Глава XV. ГЛАВНАЯ ОШИБКА МАРКСА

Ранее, может быть, несколько опрометчиво я пару раз бросил камешки в огород «пролетарских ортодоксов». Я имею в виду свои заявления о нереволюционности пролетариата. Почему опрометчиво? Потому что тогда, говоря об этом между прочим, я лишь продекларировал свою позицию (правда, пообещав в будущем её аргументировать). Моим оппонентам ничего не стоило – с обвинением, наверняка столь же голословным, в бездоказательности – отразить «ревизионистскую нападку».

Сейчас, когда мы знаем, что рабочие показали себя не лучшим образом в преднэповское время и не сыграли никакой роли в повороте к нэпу, у нас есть повод серьёзно заняться местом и функцией пролетариата в коммунистической революции.

Начнём от печки, в смысле, – от Маркса.

Каждый человек, занимающийся тем или иным делом, вольно или невольно оценивает результаты своего труда. На что-то из сделанного он смотрит как на нечто рядовое, так сказать, дежурное, на что-то – с удовлетворением, как на своё, большое или маленькое, достижение.

Не сомневаюсь, что и трудоголик Маркс оценивал результаты своей деятельности. И, разумеется, что-то выделял как более значимое.

К своим крупным, даже выдающимся, достижениям Маркс наверняка относил и учение о диктатуре пролетариата. Об этом (об учении о диктатуре пролетариата как об одном из своих главных достижений) Маркс не говорил прямо, но об этом свидетельствуют, во-первых, не терпящая возражений уверенность, с которой он пишет о революционности пролетариата, его диктатуре и миссии, и, во-вторых, если указать конкретно, одно письмо, где Маркс, как мне представляется, не без гордости описывает, разделяя его на три пункта, своё, касающееся пролетариата, открытие.

С первым пунктом я безоговорочно согласен, со вторым и третьим – категорически нет. Познакомлю вас, читатель, с выдержкой из этого письма.

Маркс писал своему другу Вейдемейеру: «Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собою. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты – экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определёнными историческими фазами производства, 2) что классовая борьба необходимо ведёт к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама представляет лишь переход к уничтожению всяких классов и обществу без классов…» [К. Маркс. Письмо И. Вейдемейеру. 5 марта 1852 г. – К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 28, стр. 426–427.].

Вы заметили, уважаемый читатель, что в цитируемом письме присутствует слово «доказательство»? Если нет, перечитайте отрывок.

Задам вам следующий вопрос: в чём состоит это доказательство, конечно, не в письме, а в марксизме?

В утверждениях типа «пролетариями нечего терять», «приобретут весь мир», «могильщик капитализма», «самая революционная сила», «передовой класс общества» и им подобных? Нет, конечно. Наполненные революционным пафосом словосочетания никак не тянут на доказательство. Печально, но факт: именно превозносящие пролетариат лозунговые максимы, помноженные на авторитет Маркса (и Энгельса), были восприняты его современниками и более поздними революционерами в качестве бесспорной истины (а «бесспорные» истины не нуждаются в доказательствах) и краеугольного камня учения о всемирно-исторической миссии пролетариата.

Об эпигонах я уж и не говорю. Эпигоны и их пропагандисты – люди не очень требовательные. Для «доказательства» им всего-то и надо, чтобы, во-первых, имелось исходящее от авторитета мнение, вывод, положение и даже вырванное из контекста слово и, во-вторых, чтобы это было напечатано типографским способом (велика сила печатного слова!).

Вы не верите в «силу» вырванного слова? Напрасно. На вырванном слове можно замесить даже целую «теорию». Но такой методой, разумеется, в критическом ключе, мы займёмся позже. А сейчас не будем отвлекаться.

Вы обратили внимание, что применительно к всемирно-исторической миссии пролетариата и его диктатуре я использую слово «учение», но не «теория». Почему? Потому что учение имеет место там и тогда, где и когда какой-то набор фактов и заключений принимается на веру, на веру, не требующую доказательств.

Исследователь строит свои убеждения на основе опирающихся на доказательства знаний, почитающий авторитетное мнение – на основе не требующей размышлений веры. Вера органична для религии и противоестественна, ибо отдаёт религией, для науки.

В десятой главе я «грозился» обосновать нереволюционность пролетариата. Да, я не отказываюсь от своих слов. Сейчас, уважаемый читатель, я предоставлю вам доказательство его нереволюционности. Но прежде замечу, что аргументация отрицания чего бы то ни было является намного более трудным делом, чем положительное доказательство. Не подумайте, что этим замечанием я набиваю себе цену. Я просто вас информирую. Информирую для того, чтобы, если ваша «пролетарская совесть» не позволит вам согласиться со мной, вы знали, что на вашу долю выпадает более лёгкая работа – доказательство революционности пролетариата. Попробуйте доказать…

Только у вас ничего не получится. С «лёгкой работой» вы не справитесь. Почему? Потому что нельзя доказать существование того, чего нет в природе.

Ну а теперь – доказательство нереволюционности пролетариата.

Классовая борьба, и это её членение является основополагающим, фундаментальным, бывает двух видов. Для наглядности я покажу это на примере абстрактного революционного перехода (социальной революции) от феодализма к капитализму.

Во время этого перехода в обществе имеются две пары классов.

Феодалы и крестьяне представляют строй, сдающий свои позиции. Ликвидирует ли социальная революция их дореволюционный антагонизм? Конечно, нет. Вызывает ли революция какой-либо ответ со стороны феодальной антагонистической связки? Да, вызывает.

Понятно, что эксплуатирующий класс старого общества практически в полном составе безоговорочно занимает контрреволюционные позиции.

С крестьянством сложнее. Политические революции, о месте которых в социальной речь шла в шестой и девятой главе, заставляют крестьянство совершенно явно разделиться на три потока, вернее, на два потока и инертную группу.

Одна часть крестьянства противится новому и выступает в качестве контрреволюционной силы.

Другая (инертная) сохраняет в разгоревшейся борьбе нового со старым нейтралитет.

Третья, склонная к бунтарству и потому интересная нам часть, переводя под давлением различных невзгод феодально-крестьянский антагонизм в практическую плоскость, в плоскость открытой борьбы, вроде бы становится на революционные позиции. Но только вроде бы. Борьба восставших крестьян лишь походит на революционную.

На самом деле эта – бунтарская – часть крестьянства борется не за утверждение нового и слом старого строя, а против своих угнетателей.

Её борьба «работает» на революцию, но революционной не является. Такую борьбу можно назвать попутной. Эта часть крестьянства, выступая в качестве попутчика подлинно революционных сил, объективно является их союзником.

Повторю: крестьянское «против» своим адресатом имеет не общественный строй (феодализм), а угнетателей, эксплуататоров крестьянства. Думаю, не надо объяснять, что борьба против строя (революционная борьба) и борьба с эксплуататорами за лучшую жизнь (экономическая борьба) – разные вещи.

Экономическая борьба крестьянства (большего ему не дано), несмотря на свои военные формы, не подрывает основы строя. Объективно она направлена лишь на смягчение эксплуатации, на снижение, если изъясняться на языке политэкономии, нормы эксплуатации.

Борьба между классами-антагонистами существует столько, сколько существует эксплуатация. Объективным назначением такой постоянно (и в разных формах) ведущейся, то затухающей, то разгорающейся, борьбы является установление – через отклонения – возможной и необходимой для функционирования общественной системы нормы эксплуатации. Такую каждодневную, стабилизирующую строй классовую борьбу я называю борьбой актуальной. Это – один из двух основополагающих видов классовой борьбы.

Угнетаемый класс любого сдающего свои позиции строя не может быть и в действительности не является классом–революционером. Он не рубит сук, на котором сидит, а посредством своей – актуальной, экономической – борьбы всего лишь стремится сделать его более удобным для сидения.

Другим фундаментальным видом классовой борьбы является борьба, двигающая общественную систему вперёд, в прогрессивном направлении. Такую борьбу я называю исторической.

В капиталистической революции историческую борьбу (прогрессивную, а не стабилизационную), борьбу с феодализмом ведёт пара классов-антагонистов нарождающегося общества, буржуазия и пролетариат. Общие антифеодальные интересы этих классов заставляют их в определённой мере отодвинуть на второй план межклассовый антагонизм и подчинить противоречия буржуазии и пролетариата боевому сотрудничеству молодых и бодрых классов (при руководящей роли более зрелой буржуазии).

Таким образом, во время взятой нами в качестве образца социальной революции классовая борьба знает два вида. Вот их основные характеристики [Описанный взгляд можно распространить на все социальные революции и всю историю человечества, применительно к которой дóлжно оперировать и говорить не о классовой, а о социальной борьбе, весьма специфичной во время эволюции и, тем более, в бесклассовом обществе.].

Историческая классовая борьба представляет собой двигатель истории, она продвигает общественную систему вперёд, по пути прогресса. Актуальная борьба стабилизирует, оптимизирует систему.

Классовые силы нового общества являются проводниками революционной тенденции общественного развития, силы старого общества – проводниками консервативной тенденции.

Угнетаемый класс старого общества в своей определённой части может стать и действительно становится попутчиком и союзником революционных сил.

Однако попутчики не могут последовательно идти по пути революции. Рано или поздно они выказывают социальную усталость и переваливают на позиции и в лагерь контрреволюции.

Союзничество бунтарской части эксплуатируемого класса старого общества может быть более прочным и менее. Его прочность способна усиливаться под влиянием предшествующих революции военных и стихийных бедствий, голода, эпидемий, чрезмерных аппетитов эксплуататоров и т.д., словом, под влиянием разного рода падающих на угнетаемый класс невзгод.

Такова классовая анатомия общества, находящегося на революционном переломе, таковы функции и функционирование его органов-классов.

Коммунистическая революция нисколько не выбивается из продемонстрированного на примере капиталистической революции закона классового взаимодействия во время революционного перелома. Действию этого закона совершенно не препятствует то обстоятельство, что революционной силой коммунистического преобразования служит не пара классов, как в капиталистической революции, а социальный слой, который является прообразом общества будущего и который «мелькнул» у нас в десятой главе. Незыблемость закона подтверждает и практика. Но к ней мы обратимся чуть позже.

Сейчас мы ответим на вопрос: изменилось ли отношение революционеров-коммунистов к учению о миссии рабочего класса и диктатуре пролетариата после Маркса? На этот вопрос надо ответить совершенно однозначно: нисколько не изменилось. Либкнехт и Роза Люксембург, Плеханов и Ленин, Троцкий и Радек, Каменев и Зиновьев, Бухарин и Преображенский, многие другие коммунисты отошли в мир иной с незыблемой верой в пролетариат. Название «пролетарский революционер» стало синонимом названия «революционер-коммунист».

Веру в революционность пролетариата не могли даже в малейшей степени поколебать некоторые вступающие в противоречие с приписываемой ему революционностью, скажем так, изъяны. Вы интересуетесь, какие? Пожалуйста. Например, неспособность пролетариата выработать революционную идеологию. По Ленину, такая идеология, чтобы заменить собой свойственный пролетариату тред-юнионизм, должна привноситься извне [См.: В.И. Ленин. Что делать? Полн. собр. соч., т. 6, стр. 30, 38–39, 41, 79, 96.].

«Должна». Но может ли? Отдельные, я бы сказал, выдающиеся, рабочие, конечно, могут (идеологически и практически) отдаться революции. Есть такие примеры. Но рабочие массы?.. Закон классового взаимодействия и практика закрывают этот вопрос.

«Привнесение извне» мне напоминает повторение пройденного. В своё время «в народ» ходили крестьянские революционеры. Безрезультатно. Фиаско народничества стало одной из причин поиска российскими революционными демократами нового, иного революционного пути.

«Мы пойдём другим путём». Эти слова приписывают юному Володе Ульянову. Возможно, он и сказал так после казни своего старшего брата Александра. Но дело не в том, произнесены ли были эти слова или нет. Дело, так сказать, в качественности выбранного пути.

Пошли ли сменившие народников революционеры другим путём? При поверхностном взгляде – да, при глубоком – нет. Пролетариат, будучи классом старого, отрицаемого в ходе коммунистической революции общественного строя, оказался не революционным классом, а просыпающимся на волне невзгод попутчиком. Нереволюционность пролетариата не раз, а многократно и постоянно подтверждалась и подтверждается практикой, жизнью.

Я уже сказал о далёком от революционности, мягко говоря, недовольстве рабочих масс (выразившемся в стачках и волынках) в преднэповское время и об их неучастии во введении нэпа. Укажу, в качестве иллюстрации, ещё на несколько моментов того же – нереволюционного – свойства.

Так, в начале 30-х годов прошлого века рабочие СССР совершенно не воспротивились придушению «дружественного класса» в ходе сталинской коллективизации, а в конце – «большому террору».

В 1940-м году адресованное Троцким воззвание к советским рабочим с призывом свергнуть «Каина Сталина» вообще не возымело никакого действия.

А в обозримом прошлом, тридцать лет назад, «передовой класс советского общества» абсолютно индифферентно отнёсся к буржуазному термидору (правда, этот «передовой класс» уже давно перестал быть пролетариатом – об этом речь пойдёт в двадцать второй главе).

И этот список можно многократно расширить.

Может быть, вы, читатель, найдёте в нашей непростой более чем столетней послеоктябрьской истории какие-то, хотя бы незначительные, революционные (не тред-юнионистские) акции рабочих? Сомневаюсь. Политический, объективно революционный протест, объектом которого было давно порвавшее с революцией и окопавшееся во «внутренней партии» советское руководство, исходил отнюдь не от оскоплённых властной верхушкой распролетаризированных рабочих, а от интеллигентских групп и отдельных интеллигентов.

В пример я могу привести группу «Смерть Берии», кружок Ронкина и Хахаева, акцию капитана третьего ранга Саблина…

Эти и другие борцы-одиночки – предтечи того слоя, о котором я писал в десятой главе и который, сформировавшись, станет действительной и действенной, целеустремлённой и последовательной движущей силой коммунистической революции.

Плеханов и Ленин, тем более, Маркс и Энгельс не могли и предположить, каких высот в весьма отдалённой от них перспективе достигнут производительные силы, какими путями пойдёт технологический прогресс, наконец, какой социальный слой станет истинным творцом коммунизма.

Маркс и Энгельс увидели пролетариат в действии. Но в действии, созидающем капитализм. И сочли его силой, способной созидать и коммунизм. Что их заставило это сделать? Революционное нетерпение? Пренебрежение теоретической проработкой? Давление эмоций? «Очевидность»? Молодость?.. Видимо, всё вместе. Впрочем, не будем копаться в причинах. Нам важен факт. А он состоит в том, что основоположники выбрали не тот социальный ориентир (а возможно ли тогда было его выбрать?).

То, что Маркс считал едва ли не главным своим достижением, обернулось его главной ошибкой.

Однако беда не в этом. Она в том, что ошибка не исправлена до сих пор. Если, извините за нескромность, не считать только что вами прочитанного.

Вкратце, в итогах главы, отмечу, что нами сделано во исправление этой ошибки.

1. Мы узнали, что социальная борьба распадается на два вида.

В борьбе, которую я назвал актуальной, на эксплуататорском отрезке человеческой истории участвуют классы-антагонисты: рабовладельцы и рабы, феодалы и крестьяне, капиталисты и пролетарии. Борьбу старого и нового, в которой сталкиваются уходящие и нарождающиеся социальные силы, я окрестил исторической.

Актуальная борьба стабилизирует систему, историческая – толкает общество по пути прогресса.

Такой расклад социальной борьбы до сих пор не был известен.

2. Во время политических революций два вида социальной борьбы находят (зачастую решающую исход революции) точку соприкосновения.

Актуальная борьба эксплуатируемого класса старого общества, направленная против эксплуататоров (но не отживающего строя), начинает «работать» на революцию. Какая-то часть угнетаемого класса старого общества становится попутчиком подлинно революционных сил, попутчиком, рано или поздно испытывающим социальную усталость и отворачивающимся от революции.

Эксплуатируемый класс сдающего свои позиции строя ни в коем случае не может стать творцом нового, прогрессивного строя.

Попутнический статус эксплуатируемого класса старого общества является законом.

3. Коммунистическая революция не отменяет этого закона.

В ней в качестве попутчика подлинно революционных сил выступает являющийся классом старого, капиталистического общества пролетариат, точнее, определённая его часть. Это несомненно как с теоретической, так и с практической точки зрения.

Исключительно важно, что подхваченные революционным вихрем попутчики совершенно искренно могут считать себя коммунистами (революционерами). Шлейф такой самооценки, усиленно подпитываемой пропагандой, может тянуться и в действительности, как показала наша история, тянется на протяжении многих послереволюционных лет и даже десятилетий.

Попутничество пролетариата не отменяет работу коммунистов в рабочей среде, хотя и делает такую работу достаточно сложной.

Нерешённость задач капиталистической революции, как это было в России, расширяет круг попутчиков за счёт наиболее эксплуатируемых слоёв крестьянства.

Революция заставляет отдельных представителей попутнической массы сделаться последовательными борцами за дело коммунизма.

4. В силу исполняемой пролетариатом роли попутчика в совершении коммунистической революции следует признать в корне неправомерным придание ему статуса класса-революционера («могильщика капитализма») и основанного на этой поверхностной посылке учения о диктатуре пролетариата.

У истоков этой посылки возвышается фигура Маркса. То, что Маркс считал едва ли не самым главным своим достижением, обернулось его главной ошибкой.

Не думаю, что эту ошибку следует ставить в вину впечатлённому революционными выступлениями пролетариата (в капиталистических революциях!) Марксу.

НА СЛЕДУЮЩУЮ СТРАНИЦУ