Глава XIII. ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ

Казалось бы, перестройка с её гласностью и плюрализмом мнений позволит утвердиться выдержанному, как с точки зрения теории, так и когда-то имевшей место практики, пониманию социализма, нэпа, военного коммунизма. Нет, случилось, скорее, противоположное. Окопавшиеся в редакциях журналов и издательствах сталинисты брежневского призыва, быстро перелицевавшись в перестроечников, воспользовались этой гласностью-плюрализмом и, перекрывая доступ свежей мысли, развернули самую настоящую теоретическую, вернее, антитеоретическую и антиисторическую вакханалию.

Оказалось, что если, к примеру, соединить сталинистскую трактовку становления коммунизма с противным сталинизму использованием рыночных механизмов и эту смесь сдобрить ревизией или (и) незнанием истории, то из-под пера якобы затаившегося до поры до времени перестроечника выйдет претендующая на якобы (простите меня, читатель, за этот повтор) новое слово в науке статья. А если её автор слывёт научной величиной, его «перловую кашу» (помните, мы говорили о такой?) без проблем примет какой-нибудь солидный журнал.

Вы думаете, я фантазирую, и такого безобразия в «учёном мире» просто быть не может? Нет, не фантазирую нисколько. Вот, скажем… Я наугад достаю из соответствующей папки своего архива груду листов.

Вот, скажем, Бутенко, один из «ведущей» группы остепенённых посредственностей, умудрился состряпать как раз подобное, по выше набросанному рецепту, в принципе неперевариваемое блюдо. Разложу его стряпню на фракции.

Во-первых, сей «мудрец» оповестил мир об «ошибке первопроходца Ленина», в результате которой «сразу же, с октября 1917 года …советское общество встало на путь преждевременного “введения социализма” путём “военного коммунизма”, пыталось на энтузиазме, “велениями государства” построить социализм…» [А. Бутенко. Реальная драма советской истории. – «Наука и жизнь», 1989, № 12, стр. 38.].

Вот так-то. Просто захотелось «на энтузиазме» построить социализм, и «сразу же», не с лета 1918 года, а с октября 1917, своим военным коммунизмом втянул страну в «коммунистический эксперимент». Вы спрóсите: а где же первоначальный нэп? Да нет его. То ли он вычеркнут из истории (и теории) умышленно, то ли в результате умственной недостаточности. Не берусь судить (между прочим, в периодически возникающих в кругу товарищей спорах о том, что руководит «мудрецами», угодничество или глупость, я придерживаюсь срединной точки зрения, согласно которой одно другому не мешает).

Во-вторых, цитируемый автор «порадовал» нас ещё одним открытием: в 1921 году, «осознав свою глубочайшую ошибку», состоявшую во введении военного коммунизма, Ленин нашёл путь, через нэп ведущий к социализму, и, исправляя ошибку, «повернул к нэпу» [См. там же.].

Выходит, как в детской песочнице: увидел, захотел, нашёл, повернул… На объективную обусловленность как военного коммунизма, так и нэпа, на зависимость их введения от обстановки, на ход и требования истории у пустослова нет даже намёка.

В-третьих, наконец, и вы уже поняли это, читатель, нэповская разудалость нашего «мудреца» простирается лишь до «социализма», т.е. оказывается привязанной только, как я ранее выразился, к мёртворождённому «переходному периоду от капитализма к социализму».

Что же касается этого «социализма», его Бутенко (и не только он один) понимает так, как прописано в сталинском «Кратком курсе», т.е. свободным от капиталистических черт. Хотя и ругает «преступника Сталина», «направившего советское общество по ложному пути “через всероссийскую мясорубку” к созданию уже не действительного, а казарменного социализма» [См. там же.] (задумайтесь над вопросом, уважаемый читатель: может ли социализм, свободный от капиталистических черт, быть не казарменным, а «действительным»?).

В общем, сумбур полнейший!

Вы спрóсите: зачем столько внимания (ранее, здесь и далее) я уделяю критике того, что, вообще-то говоря, ниже всякой критики? Отвечу: я нескромно предполагаю, что моя книжка не покроется слоем пыли на библиотечных полках и не затеряется на всемирной электронной свалке, а послужит будущим творцам нового общества, в частности, поможет им распознать учёноподобных сумбуристов, имеющих обыкновение всплывать на поворотах истории. Не думаю, что в будущем набор их перлов претерпит какие-то изменения. А если всё же по этой части будет изобретено что-то новенькое, «мудрецов» выдадут их метки: интеллектуальная ограниченность, приспособленчество, ревизия истории, субъективизм.

Последнее слово пусть будет у нас затравкой положительного, а другого, вообще-то, и не бывает, раскрытия обозначенной заголовком темы. Сразу замечу, что о военном коммунизме мы будем говорить с упором на его объективную обусловленность и прежде всего как об экономической политике. Прочие аспекты, например, террор, мы обойдём стороной. Та же участь, ибо мы идём философским курсом, постигнет и пищу историка – исключительно богатую военно-коммунистическую конкретику.

Появившимся на волне гласности, казалось бы, из ниоткуда «новаторам» правого толка военный коммунизм представлялся (а кое-кому таковым представляется и сейчас) результатом желания большевистского руководства во главе с придумавшим такой режим «экспериментатором» Лениным форсировать «построение социализма» [Надо сказать, что «новаторы» появились на самом деле не из ниоткуда. Задолго до перестройки, прикрываясь партийными билетами и щеголяя своим антикоммунизмом лишь в самом узком кругу своих единоверцев, они, ожидая своего времени, отсиживались в различных тёпленьких номенклатурных местечках, как, например, будущий откровенно буржуазный премьер Гайдар – в кресле заместителя главного редактора журнала… «Коммунист».].

Невдомёк субъективистам, что военный коммунизм не является изобретением Ленина. Режим осаждённой крепости не раз, как до Ленина, так и после, под тем или иным названием (или вовсе без названия) играл в разных странах в критической обстановке поистине спасительную для людей и экономики роль. А поскольку российский военный коммунизм не уникален, и история с завидным постоянством порождает в угрожающей существованию обстановке подобные нашему военному коммунизму режимы, дело здесь не в желании, не в придумке и не в экспериментаторстве. Порождением истории, да ещё поставленным на поток, может быть только объективно обусловленное.

Троцкий называл российский военный коммунизм «героической параллелью к “военному социализму” капиталистических стран» [Л. Троцкий. Что такое СССР и куда он идёт? Париж, б/г, стр. 47.].

Капиталистических? Да, режим осаждённой крепости индифферентен к общественному строю. Он совершенно не обусловлен строем. Военный коммунизм или какое-то его подобие диктуется только и только ситуацией, требующей максимальной концентрации (сил, ресурсов, управления, производства, распределения и т.д.) в целях сохранения крепости и выживания её обитателей.

Такой режим, разумеется, вводится людьми. Порядок его введения субъективен. Но независимо от того, хотят его учредители этого или нет, понимают или не понимают, созданный ими режим объективно, с необходимостью принимает определённое, от незначительного до весьма существенного, сходство с подлинным коммунизмом. Подчеркну, приобретает, не имея социально-экономической основы, лишь сходство. Не более того. От коммунизма его военный суррогат отличается примерно так же, как отражение в зеркале от отражаемого зеркалом предмета.

В качестве иллюстрации индифферентности возьмём Германию периода первой мировой войны. Вынужденная воевать на два фронта с противником, располагающим несравненно бóльшими ресурсами, да ещё дольше, чем предполагалось, Германия была просто обязана в каком-то объёме ввести режим осаждённой крепости. Действительно, обстоятельства заставили тогдашнее руководство Германии сделать этот выбор. Германский военный экономический порядок известен под названием военного социализма.

На мой взгляд, его максимально рельефное и концентрированное описание принадлежит перу Далина: «“Военный социализм”, доменой которого была Германия, распространил власть государства на очень широкие сферы хозяйства, иным журналистам он казался началом подлинно социалистической экономической организации. Но особенностью его было то обстоятельство (на которое поверхностные наблюдатели обращали мало внимания), что     г о с у д а р с т в о     э н е р г и ч н о     в м е ш и в а л о с ь     в     с ф е р у     р а с п р е д е л е н и я ,     с р а в н и т е л ь н о     м а л о     з а т р а г и в а я     с ф е р у     п р о и з в о д с т в а.     Оно назначало твёрдые цены; выдавало карточки; указывало назначение, т.е. адресатов для промышленных изделий; распределяло сырьё и т.д. Оно ликвидировало на ¾ вольный рынок и заменило его государственной регламентацией распределения. Словом, оно вторглось очень энергично в сферу торговли. Частные торговцы либо сделались комиссионерами и агентами государства, либо же, поскольку они оставались самостоятельными, работали под его непосредственным контролем. Это была     г р а н д и о з н а я     с и с т е м а     г о с у д а р с т в е н н о г о     р е г у л и р о в а н и я     р а с п р е д е л е н и я »     [Д. Далин. После войн и революций. Берлин, 1922, стр. 262.].

Дополню далинскую характеристику штрихом, касающимся регламентации потребления в военно-социалистической Германии.

В детстве я любил, листая старые подшивки «Нивы», рассматривать исключительно детально выполненные литографии. Прошло более шести десятилетий. Память так устроена, что с годами в ней стирается когда-то увиденное. Но кое-что из давних накоплений оказывается сильнее времени. Моя память в числе прочих сохранила одну интересную для нас иллюстрацию. На ней (видимо, это была подшивка за 1916 год) изображена семья кайзера за обеденным столом. Во главе стола восседает монарх. В руке у него вилка с насаженной на неё картофелиной, в другой – нож, с помощью которого он освобождает народный деликатес от мундира. Тем же заняты и члены семьи кайзера.

В дореволюционной России эта литография была по сути дела карикатурой («вот до чего немца довела война»), в дисциплинированной Германии – важным агитационным материалом по части рационального потребления.

Германский режим военной государственной регламентации был намного более мягким по сравнению с российским военным коммунизмом. От чего зависит, скажем так, глубина вынужденных «коммунистических» преобразований? Если не принимать в расчёт внутренние, людские показатели крепости (сознательность, дисциплинированность, самопожертвование, сплочённость и т.д.), «степень коммунистичности» определяется степенью тяжести обстоятельств, в которых оказалась находящаяся под угрозой падения крепость. Прежде всего обстоятельства диктуют те или иные «коммунистические» меры, более глубокие или менее.

Именно обстоятельства сделали российский военный экономический (и социальный) режим наиболее «коммунистически» углублённым. Что указывает на глубину нашего военного коммунизма? Назову две самые радикальные «коммунистические» меры.

Во-первых, это по сути дела уничтожение мелкотоварного уклада и связанного с ним социального слоя. Вы удивлены, уважаемый читатель? Уничтожение социального слоя? Да, именно так. Ни в школе, ни в вузе вы наверняка не слышали об этом. Но вам, конечно, известно о введении продразвёрстки. Так вот, введение продразвёрстки, оставившей крестьянину только прожиточный минимум, представляет собой лишь средство трансформации социально-классовой структуры. Я же говорю о результате и сути явления.

Введением продразвёрстки вольное советское крестьянство было превращено в государственное. Огосударствлению, означавшему ликвидацию, был подвергнут целый общественный слой, слой, составлявший большинство населения России.

Диктовалась ли столь радикальная «коммунистическая» мера необходимостью? Несомненно. Без изъятия крестьянских излишков не удалось бы прокормить города и армию.

Во-вторых, аналогичная участь постигла и капиталистические уклады. Частные предприятия во множестве стали государственными. Правда, не без «помощи» буржуазии. Саботаж и бегство буржуазии, невыход на работу административно-технического персонала и вредительство прямо-таки вынудили Советскую власть в спешном порядке перевести львиную долю частнокапиталистической собственности в разряд государственной.

Буржуазный класс практически перестал существовать. Скорее, он рассосался, чем был ликвидирован [Встаёт вопрос: что сделалось с пролетариатом? Может ли он существовать в отсутствие буржуазии? Классы, ведь, – пáрное явление.].

А теперь, уважаемый читатель, подумаем: как бы мы назвали введённый с началом гражданской войны политико-экономический режим, если бы он, как аналогичный режим периода Великой французской революции, оставался безымянным? Из чего мы должны исходить? Прежде всего, из конфигурации социально-классовой структуры. Что с ней (структурой) сталось в 1918 году? С огосударствлением крестьянства и самоликвидацией буржуазии она как структура если и не перестала существовать, то была коренным образом нивелирована. В России той поры сложилось подобие бесклассового общества.

У вас есть для его наименования, кроме «военного коммунизма», другие варианты? Думаю, нет. Название «военный коммунизм», по-видимому, наиболее адекватно существу тогдашнего общественного устройства.

Мы можем лишь рассуждать по поводу коммунистичности режима столетней давности. Взгляды его создателей формировали не книги, а жизнь. Некоторым советским деятелям (Бухарин, Преображенский, Ларин) казалось, что жизнь, втиснутая в рамки военного коммунизма, может и дальше даже не продолжаться, а развиваться в том же, коммунистическом духе. Их – идейная – левизна сумела в некотором объёме распространиться и на практику. Так, под давлением левых экономистов в конце 1920 года, когда гражданская война шла к концу, были приняты тогда уже совершенно не диктуемые обстоятельствами радикальные решения (о национализации всех, включая самые мелкие, промышленных предприятий, о бесплатном предоставлении товаров и услуг рабочим и крестьянам и др.). В это же время достаточно серьёзно обсуждался вопрос об отмене денег.

Однако планируемые ультралевые меры не были приведены в действие – через считанные месяцы военный коммунизм был упразднён, и «экономический руль» был круто переложен в сторону новой экономической политики.

Бухарин, оглядываясь назад, писал (1925 г.): «В период гражданской войны, беспощадного подавления эксплуататоров, конфискаций, реквизиций и прочего мы представляли себе, что можем почти сразу перейти к плановому организованному хозяйству, начисто и сразу уничтожив свободную торговлю всюду и везде и заменив эту торговлю организованным распределением…» [Н.И. Бухарин. Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз. – Избранные произведения. М., 1988, стр. 195.].

Надо полагать, и Ленин в то героическое время оказался в плену коммунистических иллюзий. Иначе программа РКП(б), по сути дела им подготовленная, не оказалась бы в некоторых своих местах оторванной от далёких от коммунизма реалий.

Заслуживающее внимание свидетельство на этот счёт оставил Троцкий (1936 г.): «Нужно, однако, признать, что, по первоначальному замыслу, он (военный коммунизм – В.И.) преследовал более широкие цели. Советское правительство надеялось и стремилось непосредственно развить методы регламентации в систему планового хозяйства, в области распределения, как и в сфере производства. Другими словами: от “военного коммунизма” оно рассчитывало постепенно, но без нарушения системы, придти к подлинному коммунизму. Принятая в марте 1919 года программа большевистской партии гласила: “В области распределения задача советской власти в настоящее время состоит в том, чтобы неуклонно продолжать замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов”.» [Л. Троцкий. Что такое СССР и куда он идёт? Париж, б/г, стр. 48.].

Прослеживая эволюцию устремлённых в будущее взглядов советских руководителей, мы вынуждены констатировать, что режим осаждённой крепости, изначально мыслимый как вынужденный и временный, по мере своего до поры до времени устойчивого существования всё более расценивался ими в качестве органичного, постоянного, способного развиваться в подлинно коммунистическом направлении. Сейчас мы знаем, что это была иллюзия.

Чем чреваты в революционные эпохи иллюзии революционеров, пренебрежение нормой того или иного этапа революции, субъективизм всякого рода? Ответить на этот вопрос можно одним словом: термидором.

Действительно, реальная термидорианская опасность не заставила себя ждать. Буржуазный термидор навис над российской революцией в начале 1921 года. Что следовало делать и что было сделано, чтобы отвести угрозу?

Ответом на этот вопрос будет следующая глава.

Каковы же итоги главы настоящей?

1. Вопреки бытующему мнению, согласно которому военный коммунизм явился делом рук одержимых коммунистической идеей революционных фанатиков, мы можем и должны заявить, что экономический и политический режим осаждённой крепости представляет собой не субъективистский эксперимент, а объективную необходимость.

Военный коммунизм обусловлен обстоятельствами, в которых находится противодействующая своему уничтожению крепость.

Глубина военно-коммунистических мер обусловлена серьёзностью этих обстоятельств.

2. Российский военный коммунизм не уникален. В истории многих стран мы без труда найдём подобные вынужденные обстоятельствами режимы.

Даже кайзеровскую Германию война вынудила в определённой степени сделаться «социалистической» страной.

В годы Великой Отечественной войны в Советском Союзе (в бóльшей степени – в блокадном Ленинграде) и без того перекошенный в коммунистическую сторону социализм был ещё более «коммунистически» углублён.

Что касается первого места по глубине и ширине «коммунистических» мероприятий, его, несомненно, делят Советская Россия и революционная Франция (во Франции, например, по декрету от 15 ноября 1793 года был отменён даже необходимый для пропитания и посева годичный «семейный запас» зерна, и весь урожай подлежал сдаче в государственные зернохранилища).

Множественность режимов государственной регламентации во имя спасения совершенно определённо свидетельствует об объективной обусловленности таких режимов.

3. Героика эпохи, успехи на полях сражений, более или менее слаженная работа военно-коммунистического экономического механизма оказались способными посеять иллюзии в головах революционеров-первопроходцев. Их, конечно, можно осуждать за это. Но вот вопрос: как бы мы повели себя в то время и в той обстановке, не имея ни опыта, ни необходимых знаний?

Иллюзии в политике дорого стóят. Переоценка потенций военного коммунизма в повестку дня поставила термидорианскую реставрацию, казалось бы, полностью уничтоженного строя.

НА СЛЕДУЮЩУЮ СТРАНИЦУ