|
ГЛАВНАЯ РАЗДЕЛА |
|
|
ИСКРИН В.И. |
Глава 4
ИСТОРИЧЕСКАЯ НОРМА В ДВИЖЕНИИ
44. Историческая очередь микросред
Социум непрерывно изменяется. Рыская, он перемещается по лучу прогресса. Поступательное движение чередуется с попятным. Временами существенно возрастает или, напротив, падает скорость.
Ускоряющееся развитие, вбирающее в себя все роды движения, есть способ существования общества, есть в известном (временнóм, историческом) смысле содержание общественного бытия. Содержание, оформляясь в явления, вещи, события, дает собственно историю. История, таким образом, представляет собой конкретизацию абстракции общественного прогресса.
Занимаясь историей, отталкиваясь от нее и все более абстрагируясь от ее деталей, мы вскрываем сущностную сердцевину социального. Вот почему исторический подход соответственно для нас и для предпринимаемого нами исследования психического сообщества является обязательным и необходимым. Мы не боимся показаться назойливыми, воспроизводя эту основополагающую идею.
История щедро расплачивается за оказанное ей внимание. Нам удалось найти и обосновать виды психического отражения. Очерчены продуцирующие их общественные группировки (иррационалистов, синтетиков и рационалистов). Выявлена психическая доминанта той или иной эпохи. Поставлен диагноз «несвоевременным» людям. С позиций «сознания» мы заглянули в древние глубины подсознания и души. Оказалось, что обыденная духовная и практическая деятельность современного большинства реализуется только в художественно-артистической – душевной – форме. И читатель знает, что это – всего лишь часть наших приобретений.
Из запланированного по части исследования исторической стороны психики нерассмотренным остался по существу всего один пункт. Сформулируем его в виде вопроса.
Как деформируется широкая историческая норма в ходе прогрессивного движения общественной системы? Эту проблему мы и поставим в центр данной главы. Подходы к ней обозначены в названии тезиса.
Человек эксплуататорского периода, существуя в обществе и подпадая под действие общесоциальных закономерностей, пребывает в то же время в определенной специфической среде меньшего масштаба. Такими средами являются общественные класс и слой, профессиональная группа и трудовой коллектив, религиозные конфессия и община, дружеская компания и семья, сообщество спортивных болельщиков и толпа зевак, десяток «пикейных жилетов» и криминальная группа... Даже мирок отшельника представляет собой микроячейку социума.
«Объемные» среды в силу различных причин распадаются на элементарные, практически неделимые части – микросреды. Здесь-то непосредственно и осуществляется жизнедеятельность человека. Редкий человек варится в одном котле. Внутренние побуждения и внешние обстоятельства заставляют людей нашего разорванного мира реализовывать себя в нескольких, иногда многочисленных, микросредах. Думаем, читатель подтвердит такое положение вещей. Мы же, со своей стороны, сконструируем пару примеров.
Трудно представить, но, предположим, мы все же сыскали неординарного ученого, находящего отдохновение от нынешнего духовного смрада в обществе интеллектуалов-материалистов, являющегося к тому же членом литобъединения и проводящего вместе с друзьями отпуск в непростом водном походе. Напротив, куда легче найти выбитую из колеи мать-одиночку, потомственную троечницу, жизненный круг которой ограничен дешевыми лотками, иконой и «бесплатным» шоу какой-нибудь бабы Нюры.
Примеры, конечно, выбраны не случайно.
Не надо доказывать, что микросреды наших героев-современников разделяет немалое историческое расстояние. Это – разные, быть может, даже полярные исторические микросреды. Между полюсами – не пустое пространство. На пути от забитого обывателя до думающего индивида, от заскорузлых общественных ячеек вчерашнего дня до передовых, прогрессивных микросред, олицетворяющих будущее, растягивается очередь – историческая очередь! – людей и условий их непосредственного бытия.
Покуда существуют различные социальные среды, а их порождает эксплуататорское общество, они с необходимостью разведены по оси «иррациональное – рациональное». Правящий класс всегда более продвинут в умственном отношении, чем порабощенный. Городское бытие контрастирует с «идиотизмом сельской жизни». Сложный труд превосходит простой, работа головой возвышается над рутинными ручными операциями. Руководство требует большего развития, чем исполнение. Общественная деятельность интеллектуальнее частной. Разумеется, из общего правила всегда находятся отдельные исключения.
Следуя по генеральным общественным разломам к элементарным подразделениям социума, по возможности полнее охватывая их многообразие, мы оказываемся перед необходимостью построение микросред в историческую очередь возвести в ранг закона.
Более того, в принципе любое моментное общественное явление рассредоточено как исторически, по оси прогресса, так и актуально. В этом ключе нами исследовалась и далее будет исследоваться психика («сознание»). Сейчас, и это вполне естественно, на уровне общественного бытия мы обнаружили лежащие на различной исторической глубине микросреды. Столь же закономерно историческое (и актуальное) рассредоточение языка, производительных сил, производственных, семейно-брачных, социально-природных отношений, способа производства, труда, отдыха...
Печать устройства мира лежит на всех общественных атрибутах.
45. Историческая эволюция общественной нормы
Широкая историческая норма одномерна. Единственной ее количественной характеристикой является ширина, и изменяться она может только в сторону увеличения или уменьшения. В настоящем тезисе нам предстоит эти незатейливые па приложить к психической истории социума.
Люди составляют общество. Общество создает людей. Бесклассовое общество формирует человека и его психику непосредственно, эксплуататорское – опосредовано, через свои микроячейки. Мы выяснили, что в разделенном общественном организме микросреды составляют историческую очередь. Следовательно, люди, а у них неодинаковые природные задатки, в зависимости от того, в какой микросреде они существуют, испытывают исторически различное общественное влияние.
Произведем разбор, разумеется, не синтаксический, этой фразы. В ней, между прочим, упрятано все множество сочетаний двух переменных – человека и общественных условий его непосредственного существования. Но прежде чем перейти к смысловому анализу, напомним, что речь у нас все еще идет об исторической стороне человека и его психики. Мы по-прежнему абстрагируемся от актуального разброса.
Возьмем условия существования. Они могут соответствовать или не соответствовать природным задаткам человека. Индекс «сознания» микросреды может быть равен среднему природному индексу «сознания» человека, может превосходить его или, напротив, быть ниже. Мы говорим о средней величине (индексе), поскольку «сознание» человека, а он есть микросоциум, колеблется в пределах его индивидуального исторического диапазона. Понятно, что вероятность полного соответствия микросреды и человека мизерна.
Микросреда, таким образом, определяя в рамках своих «полномочий» «сознание» человека, навязывает ему тем самым свой образ жизни, смещает в свою сторону его биолого-логическое сечение. Непосредственное окружение способно поднять или опустить человека. В первом случае микросреда рациональнее своего члена, во втором, напротив, – более иррациональна.
Человек, со своей стороны, будучи существом пластичным, подвержен такому влиянию. Но он не только может, но и должен, причем более или менее органично, вкладывая в игру душу (см. тезис № 43), равняться на объективную общественно-историческую функцию микросреды и определяющую ее лицо «критическую человеческую массу». Альтернативой является противная социальной природе человека самоизоляция.
Но человек, возразят нам, может ведь и сменить микросреду, совершить с кем-либо, что называется, взаимовыгодный обмен. Гипотетически и в виде исключения – да. Практически и как правило – нет. Ломоносовы встречаются не очень часто. Препятствием служат общественные отношения. Прогресс на определенном своем рубеже не только и не просто расчерчивает социум на клеточки микросред. Едва ли не в буквальном смысле этого слова он заточает людей в клетки, прикрепляет их к навязанным самим господином порядком вещей частичным условиям бытия, наконец, упраздняя перемену труда, фиксирует род деятельности и социальное положение. Частичные условия существования захватывают власть над разделенными людьми. Общество закономерно проходит такую стадию развития. Мы и в мыслях не имеем ругать эту объективную необходимость.
В монолитном во всех отношениях обществе, не знающем разделения труда, собственности, классов, угнетения, политики, в принципе нет микросред и связанного с ними дрейфа биолого-логического сечения человека. Бесклассовое общество нивелировано по разбросу Л/Б.
В поляризованном эксплуататорском обществе биолого-логические сечения у людей, принадлежащих к противоположным общественным группам (классы, касты, группы людей умственного и физического труда) и соответствующим им микросредам, дрейфуют в противоположных направлениях. Подавляющее большинство людей оказывается в менее рациональных по сравнению со своими задатками средах. Один общественный исторический пласт нагромождается на другой – пропасть в общественном «сознании» расширяется. И так – до известного водораздела. Только на закате капитализма, робко и с ограничениями, отставая от общественного бытия, процесс разворачивается в обратную сторону.
При охватывающем весь процесс развития «количественном подходе» мы видим, что ширина исторической нормы увеличивается от начала истории к ее содержательной середине и вновь уменьшается – от середины истории к концу.
Изменение количества сказывается на качестве. В эксплуататорском обществе историческая норма, расширяясь, поляризуется, расслаивается, как и общество в целом, на три четко выраженные части (см. тезис № 29). Неэксплуататорское общественное устройство сужает, консолидирует и выравнивает норму.
Зачем это нужно знать? Хотя бы для того, чтобы не подходить к прошлому (например, при изучении «сознания» отставших в развитии народов) и будущему с мерками, годными только сегодня, чтобы не искать в другом времени те чувства, ту духовность, то искусство, которые так хочется считать вечными и неизменными.
У каждой эпохи своя психическая норма.
Продолжим тему души. Речь пойдет о ее историческом движении. За перемещением по оси времени всегда обнаруживаются рождение, подъем, зрелость, старение, смерть того или иного явления. Возьмем интересующее нас преломление человеческого «сознания» во всемирном масштабе.
Душа, если иметь в виду ее зрелые, законченные формы, сопровождает человечество на весьма ограниченном отрезке его истории. Приуроченная к классовому периоду, она до некоторого исторического «момента» все более развивается и расцветает, после – сначала исподволь, потом все более явно начинает тесниться разумным началом и в конце концов вытесняется им полностью, окончательно увядает. Этот – переломный – «момент» в силу отставания «сознания» от бытия довольно существенно сдвинут по ходу времени от содержательной середины истории. Содержательная середина, в свою очередь, в материальном отношении приходится на пик феодальной раздробленности.
Когда же наступает время наивысшего подъема душевного вида «сознания»? Думаем, читателю ясно, что в ответ на такой вопрос невозможно назвать какую-то точную дату. Слово «момент» мы берем в кавычки.
Человечество на всем протяжении эксплуататорского периода исторически поляризовано. Рядом с развитыми народами влачат жалкое существование угнетенные, с передовыми цивилизациями соседствует родо-племенная архаика. Исторически рассредоточены отдельные народы. Рубежи, преодолеваемые даже наиболее продвинутой частью человечества, измеряются веками и десятилетиями.
Видимо, только в ХХ столетии душа начинает заметно увядать под воздействием прагматического потребительского «сознания», этого специфического рационализма времени заката буржуазного общества. Мы судим по той – наиболее развитой – части человечества, которая определяет уровень системы. Возможно, что здесь синтетическое «сознание» проходит, если уже не прошло, точку своего зенита. У него есть еще перспективы. Однако это перспективы пусть относительно продолжительного, но схождения с исторической сцены. Человечество выходит на дорогу, ведущую к рационалистическому «сознанию». Душа отказывается осваивать открывающиеся горизонты прогресса.
Народы, составляющие человеческое общество, и их различные части по-разному продвигаются к рационализму. Объективно отстающие в развитии подсистемы не повторяют исторический путь авангарда. Капиталистический строй, едва встав на ноги, в своем закономерном стремлении к космополитизму заставляет все страны, все народы принимать новый, в той или иной степени чуждый для них психический образ жизни. Извлекая посредством внутренней и внешней колонизации из самых древних исторических пластов миллиардные массы, буржуазное общество навязывает зависимой периферии элементы своего «сознания». Первобытная психика причудливо переплетается с классовой. Допотопное «сознание» вступает в соприкосновение с уродливым буржуазным рационализмом. В форсированном режиме одушевляется и рационализируется сопротивляющийся мистицизм. А на пороге уже – новое общественное устройство. У вливающегося в единую коллективистскую цивилизацию большинства человечества для формирования развернутого синтетического «сознания» по сути дела просто не остается времени. Страны, народы, огромные массы людей, сливаясь в ныне уже складывающейся коллективистской цивилизации (мы отвлекаемся сейчас от исторических политических колебаний, революционных взлетов и термидорианских падений) оказываются вынужденными по сокращенной программе пройти школу синтетического «сознания», свести к минимуму историческую траекторию души.
Части разведенного человечества по-разному продвигаются к рационалистическому «сознанию». Хорошо это или плохо? Выигрывает человечество или теряет? Ни то и ни другое. Таков объективный путь развития. Мир движется к рационализму той дорогой, которая обусловлена его природой и строением. Движется дорогой прогресса.
Новое «сознание» станет более высокой, наивысшей ступенью человеческой духовности. Несомненно, люди будущего будут так оценивать этапы своего духовного роста. Это в наше время одушевленному большинству кажется неприемлемой, нежелательной, невозможной такая, с его точки зрения, бедность духа.
Что ж. У каждой эпохи своя духовность, свое «сознание» и, что немаловажно, свои мерки.
Расширим по сравнению с предыдущим тезисом хронологию нашего исследования. Экскурс за пределы классового периода потребует применения «количественного подхода» – структурированная история абстрагируется от эмбрионов и рудиментов. Ранее речь шла о душе в ее зрелых, завершенных формах. Воспользовавшись известной аналогией, ее можно было бы назвать «действительной душой». В каких же исторических далях запрятана возможность такой действительности?
Зададимся вопросом: что такое душа по своему месту в истории сознания? Несомненно, как нечто самостоятельное, она представляет собой относительно высвободившийся из оков животности разум.
Узкую полоску логического мы обнаруживаем в самом начале человеческой истории (см. тезис № 33). Здесь вместе с разумом зарождается и его функция. Освобождение от запечатанной в генах жесткой программы отражения начинается с малого. На поиски только-только проклевывающихся зерен души надо отправляться в те далекие времена. Понимая при этом, как отличается цветущее и плодоносящее растение от едва треснувшего семени.
Действительно, в мистическом мировосприятии первобытных народов мы без труда улавливаем примитивные механистические представления о сидящей внутри человека животворящей субстанции. Так обобществляющий людей тотемизм дает первые, едва заметные трещинки индивидуализма. Склонные мерить историю по своему аршину, мы называем этот эмбрион души душой. Нет, анимистический взгляд на мир и синтетическое (индивидуально-игровое, артистическое) «сознание» принадлежат разным, противоположным во всех отношениях, эпохам. Возможность не стала еще действительностью. Но семена уже брошены.
Более того, первые, совсем еще незрелые семена души мы можем и должны найти у высокоорганизованных животных позднего времени биологической формы. В преддверии любого революционного перехода новое эпизодически, бессистемно, в самом зачаточном виде, робко заявляет о своих будущих претензиях. Такими заявочными рациональными проблесками явились оценка, выбор, передача информации, обучение, приобретаемые навыки и др. черты, вобранные в себя животным предком человека. Именно тогда на почву Земли пали семена, из которых спустя несколько десятков тысячелетий выросло дерево, относящееся к роду Subsapientia и виду animoidea. Серьезный читатель, думаем, легко разгадает это латинское название.
Так что вопрос о душе был поставлен, да и собственно душа стала прорастать, задолго до того, как человек в своей душе создал бога.
Человеческая история симметрична. Зеркальное отражение ее ранней ветви в обратной последовательности воспроизводит обозначенный процесс «одушевления» человека и общества. В дальнейшем, и только при «количественном подходе», мы обнаружим, на этот раз рудиментарные, позывы души у человека коллективистского будущего и полностью угасающие на вселенском историческом горизонте реликтовые колебания у субъекта логической формы движения материи.
48. Земные корни «вечного чувства»
Социум не существует вне развития. Все общественные явления динамичны и историчны. Некогда передовое, исчерпав свой ресурс, становится достоянием истории. На его место заступает новая форма. И она тоже смертна...
У человечества, на его историческом пути, нет неизменных спутников. Исследуя «сознание», мы видим его в различных исторических обличьях. Душе, без которой, казалось бы, немыслим человек, отведены лишь считанные тысячелетия. Вместе с ней приходят и уходят добро и зло, правда и ложь, дружба и вражда. Пока человек принимает мир душой, существуют честность, сердечность, любовь...
На любовь-то мы и посмотрим с исторической точки зрения. Было бы несправедливо пройти мимо такого фундаментального человеческого качества.
Как же так, возмутится защитник «вечного чувства», без любви нет человека! Правда, есть подозрение, он тут же и урежет свою вечность: до высоких ли чувств «неразвитым дикарям», с их-то сексуальной распущенностью?! Допустим, не распущенностью, а строго упорядоченным групповым браком. И, между прочим, заметим, что дикость и варварство составляют 9/10 человеческой истории.
Да, «согласимся» мы, без любви нет человека... разделенного общества.
Что такое любовь как общественное отношение? Это предпочтение человеком кого-то. Но если взглянуть шире и выйти за рамки половых (но не общественных!) отношений, то это еще и предпочтение чего-то. Гамма расцветок, в которые современный человек окрашивает вещи и явления относительно отделенного от него мира, переливается от радужной восторженности до мрачного отвращения. Человек определенным образом, по-разному относится к другим людям, к отдельным вещам и явлениям. Эпоха обусловливает диапазон социальных мерок и идеалов.
Возможно ли такое – социально дифференцированное – отношение в коллективистском, как первобытном, так и будущем, обществе? Нет. Потому что социум, в котором отсутствует разделение труда, не знает в принципе и социально отличающихся людей. В общественном организме, слитном как в личном, так и в вещественном плане, там, где люди и вещи представляют собой единое «тело», отношение социального предпочтения исключено. Данный теоретический вывод опирается на историческую практику: групповой брак, кстати, нравственный для своего времени, угасание так называемого материнского инстинкта и коллективные «мать» и «отец», слияние человека с родом и т. д.
Таким образом, для предпочтения, в том числе и человека другого пола, для половой индивидуальной любви (кстати, и родительской тоже) остается только противоположное коллективистскому общественное устройство. Историческое место индивидуальной любви, а другой мы не знаем и не понимаем, – эксплуататорский период человеческой истории.
Далее. Любовь, если вычленить из нее биологический, животный компонент, т. е. идеальное включение кого-то в свой круг, в свою общественную ячейку есть проявление индивидуализма периода собственнических общественных отношений.
Идеальное включение, претворяясь в практику, частично или полностью, эпизодически или безвозвратно становится собственничеством. Потенциальные и действительные собственники соперничают друг с другом, прицениваются к товару, которым становится женщина, исследуют его кондиции.
Даже бескорыстная, романтическая любовь имеет точкой отсчета собственнические общественные отношения.
Бескорыстный индивид, любя кого-то, не только выделяет из противоположного пола объект своей страсти, но противопоставляет себя, как частицу индивидуализированного социума, всем своим мыслимым и немыслимым конкурентам. Человек не может не быть порождением своего времени и продуктом данных общественных отношений. Его страсть подчиняется объективному бытию. Будучи крупицей индивидуализированного сообщества, человек прежде всего вынужден любить себя и только после этого и на основе такой «любви» – вступать в отношение, которое – не парадокс ли? – ценится как величайшее чудо.
Мы не оспариваем этой оценки. Подходя сугубо прозаически к столь
высокому чувству, мы, во-первых, обнажаем земные корни
идеального. Во-вторых, указываем на историческую обусловленность
его конкретных проявлений. В-третьих, расширяем характеристику
синтетического – душевного – вида «сознания» (психики). Ведь
любить – призвание души.
Все заботы души человеческой (см. тезис № 41) обусловлены общественным бытием. Все они, как и собственно душа, преходящи. Все функции души до поры, до времени дремлют под одной оболочкой. Вместе ее прорывают. Вместе разрастаются пышной кроной древа души (см. тезис № 47). Но бьет час, и прогресс неумолимо требует нового, более высокого качества.
На место индивидуальной, по сути своей собственнической любви заступает новая форма общественных отношений полов.
49. Сущность современного человека
Все люди – разные. Поэтому, чтобы говорить о сущности современного человека, нам следует все людское многообразие свести к какой-то средней величине. Что это за величина? Конечно же, узкая норма. Разумеется, пока что историческая, ибо мы исследуем временнýю сторону психики. В дальнейшем портрет безымянного героя нашего времени будет дополнен и среднеактуальными чертами.
Какой печатью отмечено «сознание» среднего, обычного, рядового человека на водоразделе психической истории общества? Что ведет человека по жизни?
Несомненно, его душа.
Наш герой, уже сбросивший примерно половину животного балласта, – не подслеповатый мистик, но далеко еще и не зоркий рационалист. Он выше косного обычая, но не способен на независимые, творческие, философские обобщения. Откровенная мистика ему претит, абстрактная логика большой науки – вызывает уважение, отторжение и опаску.
Он познает действительность в переживаниях. Мир, вторгаясь в его «сознание», возбуждает струны его души. И они, в качестве реакции, воспроизводят, используя всю гамму чувств, неповторимые – проникнутые настроением, нюансированные, тихие или громкие, стертые или четкие, простые или сложные, одиночные или комбинированные – аккорды. Недаром говорят о музыке души.
Он принимает мир на частоте искусства и литературы. Его, в отличие от мистика и рационалиста, не оставляют равнодушным образы, герои, краски, звуки, движение, ритм, настроение того или иного произведения-действа: сказки и былины, песни и танца, иллюстрации и живописного полотна, циркового и спортивного представлений, балета и симфонии, кинофильма и драматического спектакля, рассказа и романа.
Он в жизни – лицедей, не уступающий профессиональному актеру. Заражаясь «сознанием», бывшим до поры до времени чужим и чуждым, он исполняет роль, и игра становится его мироощущением и бытием.
Он не ведает о будущем мира, страны, своем собственном. За грядущее он готов принять очередную живописную подделку, исполненную общественным мнением или намалеванную дежурными пророками и изображающую то златые горы за недалеким горизонтом, то, напротив, вырождение, мор или вообще апокалипсис. Но, пройдя отмеренный путь, он находит новую равнину и встающий из-за горизонта новый и в то же время все тот же мираж. И снова собирается в дорогу. Оглядываясь назад, он не видит в истории закономерности.
Наконец, наш герой любит. Любовь есть достояние только синтетического большинства. Мистики и логики «любят» совершенно иначе: первые – в большей степени инстинктом, вторые – умом. Средний человек, а он – обязательно артистическая, художественная натура, окрашивает свое позитивное отношение-чувство в соответствующие – светлые, радостные – тона. Над прозаическим фундаментом взаимодействия полов человек нашего времени возводит поэтизированную духовную надстройку. Поэзия заполняет ему душу, а сам он превращается в поэта. Коллективистскому устройству неведомо опьянение «сознания» сладкой поэзией романтической любви.
Такова в самом сжатом виде усредненная человеческая норма макушки истории. Думаем, читатель без труда найдет сходство множества окружающих его людей с описанной нами абстрактной моделью. Не так просто окажется, может быть, примерить на себя сшитое для среднего человека платье. Какие здесь могут быть затруднения? Теоретически их три.
Во-первых, предлагаемая, по сути своей историческая, модель для вас просто устарела. Ваше отставание мы исключаем напрочь. Наш разговор, не по форме, а по существу, ведется на языке логики, науки. Крайние иррационалисты-мистики и излишне импульсивные синтетики, не попав в духовный резонанс, уже давно закрыли эту книгу. Не велика беда, если ваш рост заставляет одежку трещать по швам.
Во-вторых, может статься, ваш индивидуальный исторический диапазон достаточно широк (больше среднего), а ваши психические возможности и интересы весьма разнообразны и разноплановы. Кому-то суждено быть и ученым физиком и чутким лириком.
В-третьих, при определении принадлежности человека к какой-либо исторической группировке или более мелкой ее части необходимо брать поправку на возможные возмущения природной данности микросредой (или микросредами) и историческими колебаниями (о них речь пойдет в следующем тезисе). Присмотритесь внимательно к своему окружению. Попытайтесь оценить время, в которое мы живем. Может быть, «виноваты» не вы, а условия?
50. Исторические колебания
Специально мы еще не останавливались на исторических колебаниях общества и человека, общественного и индивидуального «сознания». Тем не менее они то и дело заставляли обратить на себя внимание (например, в тезисах № 33, 35, 38). Это и понятно. Продольно-колебательный род движения мы отмечаем на каждом сколько-нибудь значительном повороте писаной истории. С обязательностью атрибута исторические колебания сопровождают развитие разделенного социума.
Ранее, читатель помнит об этом, мы понизили в ранге человеческое, социальное отражение, переведя его с уровня «целеустремленного» сознания на уровень «порывистой» психики (см. тезис № 19). Не связаны ли колебания по исторической оси с сущностью психического – «вибрирующего», пластичного – отражения? Похоже, что должны быть связаны.
Рассмотрим эту проблему в заключающих историческую часть работы тезисах.
Ход истории не является гладким. В процессе развития общество то втягивается в кризисы, то вновь стабилизируется, то уничтожает в войнах свои производительные силы, то восстанавливает разрушенное, часто на новой технической основе, то взмывает на гребне революционной волны, казалось бы, неоправданно форсируя формирование передовых социальных отношений, то погружается в пучину реакции. Маятниковое движение в рамках революционного цикла, несомненно, главенствует над другими колебаниями. Без революций невозможна смена качества, неосуществим прогресс. Нынешнее положение вещей нисколько не отменяет этой аксиомы политического периода общественного развития. Локомотивы истории бóльшую часть времени дремлют на запасных путях.
Объективно возникающие колебания имеют, в зависимости от конкретных исторических обстоятельств, различные амплитуды и периоды. Зарождаясь под давлением общественной потребности как более или менее смутное ощущение неудовлетворенности, первоначальный, слабый импульс продольного движения многократно усиливается в массах людей. Увеличив мощность, он вновь, через множество передаточных механизмов возвращается к отдельному человеку, заставляет его, как в «сознании», так и на практике, решительно, «вместе со всеми» сдвигаться в том или ином историческом направлении. Одни механизмы более приспособлены к социальному подъему (массовые общественные организации, прогрессивные творческие объединения, трудовые коллективы), другие – к спаду или падению (официозная пропагандистская машина, церковь, «дурная компания»).
Развиваясь, общество колеблется на так называемых ухабах истории; вместе с ним колеблется человек как биолого-разумное существо. На исторических спадах люди и общество биологизируются; подъем, в свою очередь, знаменуется приливом сил разума. Собственно, революционный подъем (шире – прогресс) и является победой разума, пусть очередной и неокончательной, над его вселенским предшественником.
Абстрактно и применительно к психике это означает, что в движущейся исторической норме «сознания» соотношение его видов изменяется не плавно (здесь нас интересует прежде всего классовый аспект «сознания»), а увеличивается в пользу рационализма и прогресса посредством колебательных подвижек.
Такова спроектированная на ось времени социальная динамика. Перейдем от констатации исторических колебаний к их психическим причинам.
51. Психика и исторические колебания
Массы людей делают историю. Но присмотримся, как они творят свое будущее! Общественная система продвигается по дороге прогресса рывками. Она то стремительно срывается с места, перевыполняя все мыслимые «планы истории», то, зависнув на короткое время в будущем, безудержно откатывается назад, почти к самому началу революционного цикла. Революцию в очередной раз «окончательно» хоронят. Однако, проходят годы, десятилетия – и, оказывается, она, прóклятая и растерзанная, вновь жива и молода. Люди опять соединяются в форсированном созидании своего завтра. Снова общественная система разгоняется. И снова откатывается... Льется кровь, ломаются судьбы, разрушается «неорганическое тело»...
Общество, двигаясь по пути прогресса, расточает свои силы. Одни и те же люди с упоением играют в первом акте революцию и, наскоро наложив новый грим и сменив одежды, высыпают на историческую сцену, чтобы во втором отдаться новой, иной роли. Исторический театр экономит только на совмещении амплуа.
Почему так?
Сущность обусловливает поведение. Психические причины такого способа исторического творчества людей следует искать в сущности социальной формы, в специфике эксплуататорского периода человеческой истории.
Полуживотность и связанная с ней «вибрация» социума, воплощение в человеке (микросоциуме) всех черт переходной формы, историко-классовая рассредоточенность эксплуататорского общества заставляют психическое существо так, и никак иначе, осуществлять развитие. Такой способ реализации прогресса является объективной необходимостью. Нам остается приложить естественные для человека психические порывы, приплюсовав к ним классовые мотивы, к историческим колебаниям общества людей. Выскажем на этот счет три соображения.
Во-первых, небо штурмуют люди со всеми присущими им – человеческими – чертами. Люди не были бы людьми, если бы они не надеялись на успех своих начинаний, по возможности, легкий и скорый. Именно такой успех желаем. Они, не зная действительных трудностей, переоценивают свои потенции. Людям свойственно верить: в светлое будущее, в торжество справедливости, просто в чудесное избавление от невыносимого бытия. Обычный, маленький человек не самостоятелен в общественном творчестве. Он уповает на знающих вождей, всесилие учения, с облегчением принимает авторитетную мудрость непонятных формул. Включаясь в действие (или действо?), люди увлекаются, забываются, вживаются в развивающуюся и захватывающую их новую ситуацию.
Но в то же время они не были бы людьми, если бы, столкнувшись с невидимыми ранее трудностями, с той же обязательностью не разочаровывались, не изменяли, зачастую на противоположные, своих желаний, надежд, веры, не обнаруживали усталости, не впадали в уныние и растерянность, не ожесточались, не топтали воздвигнутых ими же идолов.
На вехах попятного исторического движения мы без труда распознаем зеркальное отражение психических черт недавнего подъема.
Во-вторых, историю творят разные люди, отличающиеся друг от друга как психически, так и социально. Одних толкает к действию ярко выраженный и относительно устойчивый классовый интерес, у других, занимающих в социально-политической структуре срединное место, интерес, более приглушенный и не столь жизненно важный, просыпается и оформляется только на волне подъема. Одни действуют более или менее осознанно, видят трудности и выказывают готовность терпеть и преодолевать их. Другими движут вера, надежда и исторический поток. Одних – меньше, других – больше. Первые составляют ядро поступательного, форсированного движения, вторые – их временные попутчики.
Как в ядре, так и в его окружении классовое переплетается и сливается с психическим.
Во время подъема попутчики утяжеляют ядро: весы истории резко прыгают в сторону прогресса. Но приходят разочарование и усталость, и социально-психическая масса бывших попутчиков, переливаясь в другой исторический лагерь, своей свинцовой тяжестью – своим инстинктом, помноженным на социальную (классовую) половинчатость – перевешивает голову прогресса.
Без попутчиков не работает механизм исторических подвижек. А иная механика прогресса не предусмотрена сущностью социальной формы движения.
Попутчики, как в области классовых интересов, так и на поприще социального лицедейства, что на практике неразделимо, раскачивают исторические весы, максимизируют амплитуду исторических колебаний.
В-третьих, поскольку имеет место общественное движение и брожение самых широких народных кругов, в дело вступает эффект массы. Люди, объединенные объективной общественной потребностью, вовлеченные в общий исторический поток, вместе легче и в неизмеримо большей степени, чем в одиночку или в локальных масштабах, возбуждаются, если можно так сказать, взаимно намагничиваются, заражаются настроением и игрой. А когда не находят осуществления своих чаяний и устают от невзгод, также влияя друг на друга, но, правда, менее интенсивно, чем на подъеме, отступают вглубь истории.
Так психика придает истории волновой характер.
В заключение поставим два вопроса.
Можно ли понять историю, не принимая во внимание психику человека? Допустимо ли заниматься психикой, игнорируя исторический подход? Мы будем весьма удовлетворены, если после проделанной нами работы читатель без тени сомнения назовет эти вопросы риторическими.
52. Обобществлённый подъём и индивидуализированный спад «сознания»
Развитие эксплуататорского общества имеет ярко выраженный циклический характер. Подъем сменяется спадом. Ускоренный режим прогресса нейтрализуется известной деградацией социума. Этому закону подчинены все основные компоненты явления социальности.
Мы уже не раз говорили о вплетенных в колебания общества повышениях и понижениях индекса «сознания». На исторических подъемах торжествует рационализм, на спадах частичный реванш берет его биологический предшественник. «Сознание» то обгоняет свое время, то пережевывает истины давно минувших дней. На раскачивающийся на весах истории социум поочередно накатываются «эпидемии» то одного, то другого вида «болезни временнóго переноса». Речь сейчас идет не о «болезни» какого-то слоя людей (см. тезисы № 34, 35), а об исторических «заболеваниях» общества в целом. Периодически «оказываться в ином времени» – участь всей общественной системы в эпоху господства отношений собственности. Нетрудно понять, да мы уже об этом и писали, что определенный вид «болезни временнóго переноса», охватывая целое, «исцеляюще» действует на соответствующую его (целого) часть.
Во взлетающей на революционной волне общественной системе «сознание», закономерно нарушая умозрительный график чинного движения, резко вырывается вперед, переносится в будущее, раскрепощается. Обществом овладевает прогрессивный вид временнóго переноса. Более других от этой общественной «болезни» роста выигрывают суперрационалисты.
В душах всех людей решительно изменяется пропорция инстинкта и разума, естественно, в пользу последнего. В хоре настроений и переживаний крепнет голос сознания. С поставленными в предыдущем тезисе в центр внимания надеждой, верой, увлечением соседствуют раздумья, поиски, стремления сопоставить, разобраться, понять.
На исторических подъемах массы консолидируются. «Эпидемия», как ей и положено, благодаря контактам между людьми, цепной реакцией распространяется на все общество. На ярусе «сознания» перемещение вверх биолого-логического сечения обобществляется. Люди высвобождаются из оков биологизма сообща, в процессе совместного – общественного – творчества.
«Сознание» в падающей общественной системе, напротив, съеживается и цепенеет. Общество поражается регрессивным видом «болезни временнóго переноса». В такие времена супериррационалисты чувствуют себя в своей стихии. По их камертону настраивается хор общественного мировосприятия. Надежду и веру обездвиживает липкая серая паутина мистики и покорности. Людей, даже в их частной жизни, обезмысливает некая внешняя сила, будь то пекущийся о своих детях «вождь всех времен и народов», «родная партия» или постоянно «думающий о нас» Tefal.
На спусках истории массы атомизируются. Такая общественная «эпидемия» не требует прямых, непосредственных контактов. Перемещение биолого-логического сечения вниз индивидуализируется. «Болезнь» заставляет людей оскотиниваться в узких мирках своего быта. Там их, разобщенных и растерянных, настигают телевизионное и печатное насилие, порнография, алкогольный дурман, тупость и низкопробность попкультуры. Что остается человеку, как не потреблять духовные суррогаты?! Каждый из которых – можете проверить – насквозь пропитан животностью, биологизмом. В такие исторические моменты в качестве философских «категорий» людям навязываются «новые горизонты вкуса», «блеск и сила здоровых волос», «свидание с Америкой» и «водка всея Руси».
Общество «болеет». Его «сознание» нищает. Обезоруженный человек оказывается один на один с враждебной ему стихией.
Что делать в такой ситуации психологу или психотерапевту?
Не поддаваться «болезни»: стремиться разобраться в исторических колебаниях психики, знать, что спад закономерно сменяется подъемом. В любом случае здоровый и знающий врач-реалист лучше больного эмпирика-пессимиста.
Этим тезисом мы завершаем историческую часть работы. Ознакомившись с принципом действия и устройством маршевого двигателя, мы можем теперь заняться системой коррекции.