Глава V

СУПРУЖЕСКИЙ И ЛЮБОВНЫЙ ОТКАЗ

Историю и её этапы можно рассматривать в различных ракурсах, с весьма отличных одна от другой точек зрения. На исторический процесс можно взглянуть сквозь призму экономики, а можно во главу угла поставить взаимоотношения общества и природы, можно сосредоточить внимание на совершенствовании техники и технологии, а можно – на развитии материальной и духовной культуры, можно из исторического потока вычленить изменение человека, а можно – эволюцию человеческого труда... Понятно, что выбор ракурса, в котором исследователь наблюдает историческое движение, зависит от поставленных им целей и решаемых им задач.

Мы с вами, уважаемый читатель, взявшись за решение загадки венеры каменного века и достаточно быстро выйдя на сексуально-отказное назначение древних миниатюрных статуэток, «оседлали» половую и семейно-брачную ипостась человеческой истории. И, видимо, вы согласитесь со мной, кое-что наработали по этой части. Сквозь толщу времени мы наблюдали брачный обряд наших далёких предков. Нами прослежена эволюция женского отказа. А добравшись до наших дней, мы обнаружили в обряде сватовства – в виде многочисленных и разнообразных отказных предметов – всё ещё неостывший след давно минувших эпох.

Разумеется, линия женского брачного отказа, а именно она пока была основной в нашей работе, проводилась нами не в безвоздушном пространстве. Там, где это было необходимо, мы старались связать её с линией социального развития, с фундаментальными характеристиками строя, в рамках которого нами наблюдались те или иные половые, брачные или отказные феномены. Однако эта работа пока ещё не доведена до конца. Мы лишь в нескольких точках связали сексуально-брачную и социальную линии. Теперь мы должны связать их по всей длине. Для этого нам потребуется структурировать человеческую историю, в главном охарактеризовать её этапы (периоды) и, если можно так выразиться, вшить половой и семейно-брачный срез истории в общесоциальную канву.

Это будет полезно во всех отношениях и, прежде всего, для того, чтобы исторически оттенить то новое, что приходит в женский отказ с переходом от первобытности к эксплуататорскому общественному устройству. Ранее в центре нашего внимания находились абсолютно вольная в своём выборе первобытная женщина и легально осуществляющая выбор (через своих родителей) девушка эпохи цивилизации. В настоящей главе речь пойдёт о тайном выборе замужней женщины, о супружеской и любовной измене, об обманутом муже, о наклеиваемых на него ярлыках. Все эти исторические новинки обусловлены принципиально иными, по сравнению с первобытными, социальными отношениями, качественно отличным от коллективистского общественным устройством.

Итак, какова же в самом общем виде история общества? Рассматриваемая с диалектических позиций, а это, на мой взгляд, самая продуктивная методологическая установка, человеческая история состоит из трёх качественно отличных один от другого периодов. Первый, самый длительный, первобытный, характеризуется монолитно цельной экономикой и несобственническими общественными отношениями, коммунистическим коллективизмом, отсутствием эксплуатации, угнетения, унижения и обмана.

Следующий, более короткий, эксплуататорский период (или, иначе говоря, период цивилизации) являет собой в главном противоположность первого (между прочим, периодизация лишь тогда может претендовать на безукоризненность, когда она строится на фундаменте присущего развитию отрицания отрицания). На этом – классовом – отрезке человеческой истории на смену соединению труда приходит его разделение, дезинтегрируется экономика, обособляются производители, возникают и становятся побудительными мотивами человеческой деятельности частные материальные интересы. В разделённом социальными перегородками обществе воцаряются собственнические отношения, накладывающие свою печать на все стороны бытия социума и человека. В это время нормой жизни становятся угнетение, унижение, пренебрежение человеком, сокрытие правды и двойная мораль. Однако при всей своей неприглядности эксплуататорский период истории служит необходимой ступенью в лестнице общечеловеческого прогресса.

Третий, исключительно короткий отрезок человеческой истории, которого мы не будем касаться в этой книге и о котором я упоминаю, что называется, для полноты картины, в содержательном плане воспроизведёт в своих основополагающих характеристиках, разумеется, на неизмеримо более высоком уровне развития, первобытное коммунистическое общество. Незашоренному наблюдателю такую перспективу история демонстрирует уже на протяжении целого столетия.

В ходе человеческой истории один период сменяется на другой не посредством плавного, эволюционного нарастания, а в революционном режиме. Таков объективный алгоритм развития как такового. На стыках исторических периодов находятся имеющие известную длительность переходные, революционные эпохи. Общественный порядок, переходный от первобытности к эксплуатации и характеризующийся сочетанием их черт, называют строем военной демократии. Современная эпоха, переходная от эксплуатации к новому общественно-экономическому укладу, по сути дела также представляет собой социальную революцию в широком смысле этого слова.

История семейно-брачных и половых взаимоотношений, будучи струёй единого исторического потока, подпадает, и это вполне естественно, под то же самое членение. В наличии такого рельефа интересующей нас ипостаси истории нетрудно убедиться, наблюдая данную линию в её изменении во времени.

Первый этап сексуально-брачного среза истории, соответствующий первобытности, характеризуется групповым браком, экзогамией рода, дуально-родовой организацией и, что для нас особенно важно, свободой женщины и безоговорочной и полной реализацией такой её природной сущностной черты, как способность сравнивать, оценивать и выбирать (и выбирая, без каких бы то ни было общественных ограничений кому-то отказывать). Данный период мы можем назвать эпохой свободного осуществления женского выбора или, несколько заостряя формулировку, женским (что совершенно не означает, что в это время мужчины были хотя бы в малейшей степени ущемлены – полная демократия является демократией для всех).

Период свободы женского выбора, через растянувшийся на многие столетия революционный переход, сменяется, как и первобытность в целом, своей противоположностью. На этом, втором, этапе сексуальной и семейно-брачной истории на место половой демократии заступает моногамия, по существу оказывающаяся не единобрачием, как приято считать, цепляясь за перевод этого слова, а подчинением женщины мужчине. Мужчина, возвышаясь как собственник и властитель, распространяет, и это закрепляет государство и освещает новая, эксплуататорская мораль, собственнические отношения на женщину. Брак и семья объявляются вечной, существующей с сотворения мира ценностью. Теперь женщина становится женой, а оформившаяся моногамная семья – клеточкой общества и клеткой, куда женщина заключается вместе со своим даром и предназначением выбирать и отказывать.

На эксплуататорском отрезке истории брак, подавляющий волю девушки,
становится столь распространённым явлением, что составляет целую тему
в изобразительном искусстве (В.В.Пукирев. Неравный брак. 1862. Холст, масло, 173х135).

С переходом к эксплуататорскому строю женщина превращается в товар, становится предметом, который можно продать, и существом, которое ничего не стоит предать. Отношения подчинения и унижения человеческого достоинства распространяются на детей. Теперь отец, мотивируя свой поступок выгодой, которую сулит брак с состоятельным женихом, и оправдываясь перед собой заботой о благополучии дочери, без зазрения совести может выдать её замуж за противного ей человека. И взрослая дочь не имеет права даже возразить хозяину дома. В новых исторических условиях женщина – жена, дочь, невестка – должна молчать и подчиняться. И ни в коем случае не смотреть на мужчин.

Отец, за которым устои общества и на стороне которого общественная мораль,
непреклонен, и дочь должна подчиниться
(Ф.С. Журавлёв. Перед венцом. 1874. Холст, масло, 99х134).

Однако дар, данный природой, не способна одолеть никакая сила, будь то отец, муж, закон, религиозные и моральные установления или осуждение окружающих. Но выбор и отказ, чтобы сохраниться, должны отступить, должны уйти в тень, перейти на нелегальное положение. Любовный выбор (любовь существует только на эксплуататорском отрезке истории) и сопутствующая ему отставка собственному мужу теперь осуществляются женщиной в тайне. Реализация женских потенций становится преступлением, именуемым прелюбодеянием. Напротив, аналогичное действие мужчины зачастую даже поощряется обществом. Общественное мнение проявляет терпимость в отношении проституции.

Общественное мнение безоговорочно осуждает продажную женщину
и сквозь пальцы смотрит на «шалости» мужчины (М.А.Зичи.
Продажная любовь. 1861. Холст, масло).

Если же обнаруживается связь мужчины с девушкой или замужней женщиной, «проказнику» это чаще всего сходит с рук как баловство, вполне допустимое для мужской натуры. Другое дело, когда от повелителя и владельца ускользает его – собственная – жена. Такое неумение держать жену при себе считается большим позором. И общество, в котором принято побивать любого, давшего слабину, незамедлительно начинает обклеивать «простофилю» всевозможными ярлыками и прикреплять к его лбу известное ветвистое «украшение». Но об этом и о женском супружеском отказе мы начнём разговор буквально через пару минут. Сейчас же закончим градуировку сексуально-брачной исторической шкалы.

Ценой тайной любви может быть даже жизнь
(Ж.О. Энгр. Паоло и Франческа. 1819. Холст, масло, 48х39).

На третьем этапе, свидетелями и участниками перехода к которому мы являемся, вновь восторжествует половая демократия. Её ростки в наиболее продвинутых общественных системах уже видны невооружённым глазом. Третий, заключительный период сексуально-брачной истории станет отрицанием своего предшественника – мужского этапа, на протяжении которого женская природа была подмята захватившим верховенство в обществе мужчиной. Однако истоки существования в течение нескольких тысячелетий моногамного порядка надо искать не в происках мужчины, а в диалектике общественного развития, объективно необходимым историческим компонентом которого является строй классовой и половой эксплуатации и дискриминации.

Заключительный период будет характеризоваться полной реализацией женского дара выбирать (и отказывать), изъятием из процесса воспроизводства, как это было и в первобытном обществе, определённой категории мужчин, отсутствием известной нам семьи, созданием на её месте временных «семейных» ассоциаций, включающих в себя прежде всего женщин и детей, минимальным участием мужчины в воспитании и содержании подрастающего поколения и взятием на себя этих обязанностей обществом. Таким образом, на протяжении современного переходного этапа общество, взятое в сексуально-брачном ракурсе (так же, как и общество в его целостности) подвергнется столь же радикальным изменениям, как и при переходе от первобытного к эксплуататорскому строю.

Осилив третью ступень своего развития, сексуально-брачная сфера завершит череду своих метаморфоз. Что далее? По завершении человеческой истории, что по её меркам произойдёт достаточно скоро, полы (и связанная с ними сфера жизни общества), выполнив свою историческую миссию и будучи замещёнными более прогрессивным средством эволюции, прекратят, как и всё, когда-то появившееся в нашем мире, своё существование. Но это уже – тема совсем другого исследования. Разумеется, оно должно иметь под собой солидную доказательную базу. Подвести её, когда потребность и возможность подобных – социальных и постсоциальных – перемен приобретают зримые очертания, не составляет большого труда. Такая работа входит в мои планы.

Итак, перед нами развернулась прогрессивная последовательность исторических форм общественных и сексуально-брачных отношений. Сейчас в этой трёхчленке нас интересует среднее звено с его моногамным подавлением женской свободы, супружеской и любовной изменой и молвой, перемывающей косточки «изменщикам» и их жертвам.

Как я уже отметил, в моногамной семье женщина превращается по сути дела в вещь, которой распоряжается её собственник и властелин и которую новый общественный порядок лишает возможности выбирать и отказывать. На основе новых общественных отношений складывается и соответствующая им мораль. Теперь на корню, не только делом, но и словами осуждения, пресекается всякая, даже самая невинная, попытка женщины реализовать себя в качестве полового существа за порогом своего дома-клетки. Да и дома она не столько реализует себя, сколько используется мужем-хозяином.

Кажется, победа над женщиной достигнута. Но нет, природу победить невозможно, и женщина не сдаётся. Оставаясь выбирающим существом, она, даже убеждая себя в недопустимости этого, продолжает «сканировать» мир мужчин. И если позволяют обстоятельства, собственный нрав и, зачастую, какой-нибудь случай, если порыв оказывается сильнее так называемых устоев, птичка вырывается на волю. Только там она становится женщиной, и только там, посредством любовного демарша, она может отказать мужчине, к которому привязана брачными узами. Но теперь это приходится делать не так, как делалось раньше, в условиях первобытной половой демократии. В новых общественных условиях это надлежит делать тайно. И отказ теперь называется изменой.

Как женщина в новых условиях оформляет отказ? В начале перехода к эксплуататорскому обществу, когда моногамная семья ещё только начинает складываться, а мужчина только заступает на дорогу, ведущую к власти, несомненно, женщина использует старые методы и средства – подношение отказных предметов и сопровождение дарения соответствующими словами. Постепенно слова, отделяясь от вещей, приобретают самостоятельное существование и превращаются в идиомы. Но, что ещё важнее, с возвышением мужчины отказ легальный и освещаемый моралью становится всё более и более неприемлемым, аморальным и тайным. Женщина уже не может открыто оформить отказ и открыто высказаться. В конце концов она его осуществляет посредством тайной любовной связи. А мир – что ему ещё остаётся делать? – смакует, осуждает, судачит и... щеголяет заготовленными на все случаи теневой половой жизни идиоматическими выражениями. Плохо это или хорошо? Это естественно. Каждая эпоха носит одёжку своего роста.

О чём судачит мир? Какие выражения он пускает в ход, смакуя столь пикантную по меркам нового времени тему? Одно из таких выражений знает каждый. Это – достаточно часто употребляемая «рогатая» идиома. Наверняка ввиду своей распространённости она попала в поле зрения исследователей. Интересно, какие объяснения причинно-следственной связи между супружеской неверностью и «вырастанием» рогов у обманутого мужа имеются на сегодня в распоряжении любознательной публики? Я не злоупотреблял критикой, уважаемый читатель. Поэтому, думаю, мы с вами вправе уделить немного внимания бытующим объяснениям этого выражения. Не стану утомлять вас перечислением множества существующих на этот счёт версий. Они не сильно отличаются одна от другой своим качеством. Остановлюсь на трёх из них. Как мне представляется, они неплохо иллюстрируют современное состояние интересующего нас вопроса.

Согласно одной из версий «рогатая» лексема народилась благодаря забавам византийского императора Андроника Комнина. Как писал ещё дореволюционный исследователь М.И. Михельсон, этот умеющий поиздеваться развратник дозволял мужьям женщин, с которыми он был в связи, охотиться в своём зверинце. После чего на воротах домов униженных мужей выставлялись оленьи рога. Затем рога, разумеется, только на словах, стали прикрепляться ко лбам. Так появились рогоносцы. Это выражение, замечает Михельсон, перешло к нам или непосредственно от греков, или через французов [Михельсон М.И. Ходячие и меткие слова. – СПб., 1896, стр. 372].

Что ж, версия выглядит вполне правдоподобно. Только вот интересно, как называли бы обманутых мужей, если бы венценосная особа предпочитала охотиться, например, на фазанов? Может быть, перьеносцами? Выходит, название прилипло к обманутым мужьям случайно?

Тот же автор упоминает и о более раннем, германском следе в деле «орогачивания» мужчин. Сохранились сведения, что у германцев существовал обычай, по которому женщины, провожая своих мужей на войну, надевали им шлемы из звериных кож с рогами. А так как отправив мужей, они приобретали некоторую свободу и могли достаточно вольно распоряжаться собой (в то время у германцев ещё окончательно не сложилась моногамная семья, в которой женщина всецело подчинялась мужчине), выражения «надеть мужу рога» (Hörner aufsetzen») и «снаряжать мужа в поход», со всеми вытекающими отсюда последствиями, сделались синонимами [Михельсон М.И. Ходячие и меткие слова. – СПб., 1896, стр. 372].

Примем к сведению и эту версию. В отличие от первой, она опирается не на случайное обстоятельство, а на народный обычай. Но и здесь возникают сомнения. К примеру, как и благодаря чему изобретению древних германок удалось покорить весь тогдашний мир?

Из современных авторов укажу на Е.Л. Березович. По её мнению, рога характеризуют «признак раздвоенности, который как нельзя лучше подходит для выражения семантики измены» [Березович Е.Л. Язык и традиционная культура. – М., 2007, стр. 249].

Да, вроде бы и подходит. Но как тогда быть с обозначающими измену различными «безрогими» и «нераздвоенными» идиомами? Они ведь хорошо известны Березович. Что же получается? Одному и тому же явлению соответствует совершенно разношёрстная семантика? Остаётся только полагать, что много тысячелетий назад людям не чужды были семантические упражнения. А если серьёзно, решение этого автора представляет собой элементарную подгонку под более или менее путный результат.

Что тут скажешь... «Объяснения» разные и... одинаковые. Они различны по форме, но одинаково бессодержательны по сути. Все они (это касается и прочих версий) абсолютно внеисторичны. Ни один автор не пытается увидеть развития явления. Мы уже где-то встречались с этой болезнью, читатель.

Без обращения к историческим истокам невозможно понять и смысл идиом, обозначающих измену. В чём он состоит? В принципе, для нас здесь нет никакого секрета. Мы ведь перелопатили историю женского отказа. Эта задача решается нами автоматически.

Рога, рогулька, рогатина, как мы знаем, являются не чем иным, как изображением и обозначением женского треугольника. А древний, глубинный смысл этого «дарения» состоит в том, что женщина, отказывая мужчине, «компенсировала» свой отказ предоставлением в его распоряжение другой «женщины», первоначально – куклы, превратившейся затем, на протяжении десятков тысячелетий, в рогульку, а ещё позже – в оторвавшееся от подношения выражение. Так что к «семантике измены», охоте на оленей и шлемам древних германцев рога из данной идиомы не имеют никакого отношения. Европейские выражения «наставить рога» и «рогоносец» могли появиться только как завершение прослеженной нами исторической линии женского отказа. Таким образом, мы можем сделать вывод, что и в Европе задолго до формирования моногамной семьи различные рогатки широко использовались в качестве отказного средства. Древний овеществлённый отказ – явление всепланетное, и повсеместно он знает практически одни и те же вещные формы.

Рогатка как легальное отказное средство получила распространение и в России. Неужели у нас, с образованием моногамной семьи, не додумались до «наставления рогов» обманутому мужу и позаимствовали импортную идиому? Спешу вас обрадовать, читатель. Чувство вашей национальной гордости в полной безопасности. Русские выражения даже более колоритны, чем привнесённые. Как вам нравится, например, выражение «надеть роги»? Так говорят на Дону. А вот фраза, которую мы находим в том же «Словаре русских народных говоров»: «Семья была, теперя рогалём стал. От одного рогаля ушла, к другому рогалю пришла». Эта запись народной речи сделана в Забайкалье в 1980 году [Словарь русских народных говоров. Вып. 35. – СПб., 2001, стр. 118-119]. Смешно думать, что в Сибирь рога, впечатанные в идиому, привезли из Константинополя или Парижа.

В эксплуататорском обществе появляется не только клетка для женщины. В это время в половых взаимоотношениях происходит и подвижка противоположного свойства. На этом отрезке человеческой истории отношения между полами становятся неизмеримо более плотными и намного более многогранными, чем это было на предыдущей ступени общественного развития. Теперь ведь нет тех межполовых перегородок, которые  воздвигались и поддерживались в первобытном обществе. Представители противоположных полов общаются во время работы, на отдыхе, просто на улице. И вот что важно, отношения полов распространяются на добрачный возраст, на парней и девушек.

Появляется и другая новинка. Вместе с отношениями собственности, присвоением чего бы то ни было и противопоставлением своего и принадлежащего кому-то другому во взаимоотношения полов приходит любовь. Её постоянными спутниками являются измена и ревность. Любовь подразумевает не только определённые чувства к предмету своей страсти, но и включает в себя огромный компонент «присвоения» любимого человека. Отношения парней и девушек выливаются, если можно так выразиться, в любовную монополию. На любимую девушку и на любимого парня, соответственно у парня и девушки, возникает неписанное монопольное право. Поэтому выход из пары «на сторону» рассматривается, в соответствии с собственническими, моногамными нормами общества, как правонарушение, как любовная измена.

Нарушение верности в любви как незаурядное событие требует и достойного себя обозначения. Откуда взять броскую этикетку? Да их вокруг сколько угодно. И любовная измена примеряет к себе словесные ярлыки из богатого отказного лексикона. В результате на любовном фронте мы в обилии встречаем хорошо нам знакомые по женскому брачному отказу колоритные идиоматические выражения.

Вы заметили, что, говоря о любовном разладе, я не выделяю девушку в качестве отказывающей стороны? Любовный отказ, в отличие от брачного (или супружеского) не является прерогативой девушки (или женщины). Полы в любовной связке равноправны. А раз так, то, наверное, и словесные метки мужской и женской измены не должны различаться между собой. Да, это действительно так. Отказные идиомы в добрачном (любовном) сегменте взаимодействия полов, за малым исключением, обусловленным незавершённостью процесса, становятся интерполовыми. Тем более, что сексуального толкования едких словечек давно уже нет и в помине.

Более того, в ряде мест урезанные (потерявшие глагол) отказные словесные этикетки используются для обозначения собственно любовного разлада. «Когда гуляешь, а он с другой пойде, – сетует девушка из Новоржевского района Псковской области, – уже это рыжики» [Словарь русских народных говоров. Вып. 35. – СПб., 2001, стр. 305]. Такое расширение идиомы понятно. Ведь разрушается пара, в потенции являющаяся семьёй – бастионом нового времени. При разладе жертвой любовной остуды становится не только представитель какого-то пола, но и общественный институт. К этому несчастью остаётся только прикрепить витающее над любовными страстями «разлучное» словечко. Почему без глагола? Это очень просто. «Нажарить рыжиков» можно человеку, но не общественному явлению.

Но отказная идиома в своём расширении не останавливается на этом. Трансформируясь аналогичным образом, она приживается в характеристике измены как свершившегося факта (например, в Новгородской области любовная измена часто называется репнёй) и даже в наименовании участников коллизии (так, «рыжиком» в Архангельской области называют нарушителя верности, а в Псковской, напротив, – того, кому изменили).

Однако самым богатым в лексическом плане, несомненно, является обозначение измены-действия. Наиболее представительный набор таких формул любовного отказа мы находим в северных и северо-западных областях России. Чтобы в этом убедиться, достаточно заглянуть, скажем, в новгородскую и псковскую глубинку середины прошлого века. Сейчас мы посмотрим, уважаемый читатель, как там называли (и, между прочим, называют ещё и сейчас) измену в любви и, если можно так выразиться, любовную отставку. Я приведу некоторые формулы любовной измены и отставки в том порядке, в котором в предыдущей главе мы рассматривали отказные предметы и идиомы, вручаемые и выговариваемые провалившим сватовство сватам. Замечу, что в отказной любовной лексике присутствуют идиоматические выражения, представляющие все семейства отказных предметов и сопутствующих отказу слов.

Семейство куклы в формулах измены, конечно же, представлено «веником». Это слово в Псковской области вбито в ёмкое выражение «прокатить на венике», что, на литературном языке, означает «отказать в любви», «изменить».

Тыква с «друзьями» и их производные разворачиваются целым лексическим спектром на Новгородчине. По-новгородски «изменить» или «нарушить верность» звучит как «поставить тыквину», «дать редчину», «налить квасу», а получить любовную отставку – как, например, «поесть репни».

Третье отказное семейство, как мы помним, состоит из трёх подсемейств. Первое из них, подсемейство варежки, в Псковской и Новгородской областях делегировало в любовно-отказной лексикон «лапти» и «головешку». «Сделать лапти», «сплести лапти», «дать головешку» там означает «изменить в любви», а «собирать головешки» или «получить головешку» – «принять любовный отказ».

Подсемейство мутовки также имеет своих представителей среди выражений любовно-отказного свойства. Как вам нравятся, скажем, такие новгородские идиомы, как «затащить борону на крышу» или «повесить колун»? Они употребляются в качестве эквивалента выражения «изменить в любви».

В заключение нашего небольшого словарика формул любовного отказа – выходцы из подсемейства калитки. В грибных областях в этом подсемействе бесспорными лидерами являются «рыжики». Смысл выражения «изменить в любви» там можно передать словами «дать рыжиков», «нажарить рыжиков», «поднести рыжиков», «насолить рыжиков», «наварить рыжиков» и т.д. Разумеется, можно и «получить рыжиков». Иногда вместо «рыжиков» в идиомах фигурируют просто «грибы». Имеются и «негрибные» идиомы. Например, «остаться в печальном одиночестве» в этих областях звучит как «получить блин» [бόльшую часть использованных здесь выражений вы найдёте в «Новгородском областном словаре», «Псковском областном словаре с историческими данными», «Словаре псковских пословиц и поговорок» и «Словаре русских народных говоров»; некоторые идиомы взяты из моего личного архива].

А теперь, уважаемый читатель, давайте оглянемся назад и сравним последние исторические формы отказа с женским сексуальным отказом глубокой древности. Что же изменилось? Сведём главные, бросающиеся в глаза изменения к двум пунктам.

Во-первых, слова отказа, оторвавшись от необходимого в своё время подношения, оформились в идиомы, полностью лишённые сексуальной окраски, и в значительной степени благодаря этому отказ в конце концов смог стать интерполовым.

Во-вторых, лояльный отказ древности в эксплуататорском обществе превратился в отказ-оскорбление.

Да, кажется, это финал. Вроде бы всё, что могло произойти с женским овеществлённым отказом, произошло. Разве возможны ещё какие-либо превращения? Удивительно, но, оказывается, возможны. Последней картиной отказной эпопеи является... Впрочем, давайте сначала мысленно набросаем нечто теоретически возможное, а потом попробуем найти «вычисленное» нами в жизни.

Главные, радикальные изменения, которые произошли в отказном процессе, мы свели к двум фразам. Так получилось, что эти изменения оказались вынесенными в конец и того и другого предложения. Соединив эти концовки, мы получили квинтэссенцию изменений: прежний лояльный сексуально-брачный отказ выродился в интерполовой отказ-оскорбление. Опять у нас суть изменений оказалась выраженной последними словами. Тем лучше, так нагляднее. Что может ещё произойти, теперь уже с интерполовым отказом-оскорблением? Вы чувствуете, уважаемый читатель, что теоретически историческая тенденция превращений ещё не исчерпала себя? У неё ещё есть задел. Оскорблению, а именно оно в рассматриваемых нами действиях самим порядком вещей выдвигается в эксплуататорском обществе на первый план, осталось сделать ещё один, последний шаг. Оскорблению осталось оторваться от полов вообще и отмежеваться от отказа, т.е. стать просто оскорблением, но с использованием слов из старого сексуально-отказного лексикона. Вам нравится такая теоретическая конструкция?

Что ж, повернёмся лицом к жизни. Посмотрим, есть ли «вычисленное» нами в «практике ругани». Да, у последней картины отказной эпопеи именно такой сюжет – отказные идиомы идут в ход как заурядные ругательства (и это, замечу в скобках, не отменяет рассмотренного нами словесного сопровождения брачного, супружеского и любовного отказа).

Сейчас мы переберём некоторые такие идиоматические выражения и в каждом из них встретимся со словами, в конечном счёте обозначающими части женского тела. Но спросúте о сексуальной, телесно-женской подкладке этих идиом у конфликтующих, и никто, могу поручиться за это, никакого скрытого смысла ругательным словесам не припишет. Представьте себе дистанцию от сексуального отказа древней женщины до брани, унижения, издёвки и словесного сопровождения побоев. Какие потрясающие метаморфозы преподносит история.

Начнём с самого серьёзного, со слов, сопровождающих избиение. В этой идиоматической группе, по всей видимости, первенствует «мутовка». Это крепкое словцо употребляется в центральных, северо-западных областях, в Карелии. Общерусское «побить» там модифицируется в «прописать мутовку» и «задать мутовку». А отдельно употребляемое слово «мутовка» означает «избиение». Борона, увеличенная копия мутовки, фигурирует в псковском бранном лексиконе. Выражение «дать бороновку» связано там не с дарением сельскохозяйственного орудия, а с банальными побоями. Правда, ввиду увесистости бороны, эти слова вряд ли когда-нибудь опредмечивались. А вот лёгонькая мутовка вполне могла, да может, наверное, и сейчас, использоваться в качестве технического воспитательного средства.

Известной популярностью в словесном оформлении побоев пользуется и «блин». К примеру, на Дону, на Урале, в Новгородской области выражения «дать блин (накормить блинками)» и «получить блин» соответственно означают «ударить (пнуть)» и «быть кем-то побитым». На Псковщине идиома «печь берёзовые блины» равнозначна выражению «пороть, хлестать кого-либо». Там же, если вы чем-то провинитесь, вам могут «надавать преснух». А в Калужской области тумак не будет менее чувствительным, если вас «попотчуют пирожком», за которым также скрывается интимное женское место.

Женские выпуклости тайно присутствуют в «побойных» выражениях, фигурантами которых являются объёмные, дородные овощи. Сомневаюсь, что таковые когда-либо использовались в качестве орудий побоев. Насколько я знаю, история вроде бы не зафиксировала фактов их применения в драках и расправах. В соответствующие идиомы такие овощи привела исследуемая нами логика трансформации брачного отказа. Какие это овощи? Конечно же, прежде всего тыква. Например, на Северо-Западе России «дать тыквину (тыквин надавать)» означает «ударить кого-нибудь (учинить побои)». В «ударном» лексиконе присутствуют названия и других ближайших и дальних родственников тыквы. Скажем, «побить кого-либо» или «дать подзатыльник» по-новгородски звучит как «дать редчину», а по-псковски – как «дать буту» (бут, как мы знаем, относится к тому же семейству, что и тыква с редькой).

Таковы некоторые выражения, связанные с недобрым физическим воздействием и восходящие к древнему сексуальному отказу. Теперь – об идиомах, в которых обыгрывается нанесение синяков и ссадин другого рода, о словах, наносящих душевные травмы и унижающих человека, об оскорблении, порицании и насмешке с незримо присутствующей сексуально-отказной  подкладкой.

Интересно, встречается ли среди идиом этой группы что-либо, так сказать, треугольное? Разумеется. И чтобы не повторяться в предметном плане, я укажу на словосочетания, центральной фигурой которых являются находящиеся в явном родстве с мутовкой крестьянские трёхзубые вилы. Как можно обидеть, к примеру, белоруса? Нет проблем. Надо лишь сказать: «вот тебе вилы». Русские почему-то более конкретны. В русском языке подобное оскорбительное выражение имеет вид «вилы тебе в бок». Заметьте, не нож, не коса, не острога или ещё что-либо острое, а именно вилы.

А вот унижение, чреватое смертью или того, кому оно адресовано, или того, от кого исходит. Вы отгадали эту загадку? Конечно, речь идёт о вызове на дуэль. Однако относится ли это к нашей теме? Оказывается, да. Дело в том, что на Британских островах и в Скандинавии (и весьма вероятно, в других странах Европы) средствами брачного отказа были кожаная рукавица и латная перчатка. Почему? Достаточно бросить взгляд на эти изделия, чтобы заметить острый угол, образованный большим пальцем и остальной частью рукавицы или перчатки. Так что совсем не случайно рукавица и перчатка пополнили ассортимент аналогов женского треугольника. В их схожести с предметом мужского интереса вы можете убедиться, посетив исторический или этнографический музей, заглянув в Интернет или, на худой конец, если вам не хочется отрываться от чтения, прямо сейчас, не сходя с места. Вы вполне обойдётесь без рукавицы или рыцарской перчатки. Просто посмотрúте на свою руку. Правда, если вы согнёте пальцы, то увидите нечто похожее на калитку. Как бы то ни было, рукавица и перчатка представляют собой аналоги интимных мест. Со временем вручение латной перчатки из акта брачного отказа превратилось в полностью лишённый полового наполнения оскорбительный жест. В этом случае средством оскорбления и унижения стала не идиома, а поступок. Что касается кожаной рукавицы, ей так не «повезло». Она застряла на уровне отказной вещи.

Вручение перчатки, превратившись в оскорбительное бросание, перекочевало
из женского отказа в вызов на дуэль (Аугсбург, Германия, ок.1560 г., сталь, 25 см).

Разумеется, группу идиом-оскорблений «украшает» своим присутствием и «гарбуз». Например, на Украине, казалось бы, безобидное выражение «гарбуз тебе печёный» воспринимается как нечто граничащее с нецензурной бранью.

В арсенале оскорблений и порицаний мы находим и слова, за которыми в конечном счёте скрывается та самая – женская калитка. Так, уже упоминавшийся мною в известном смысле осязаемый «блин» выступает и как не связанное с побоями порицание, как просто обидное слово. К примеру, в Смоленской области бытует выражение «горелый блин». Так называют того, кто плохо или вяло работает (не надо путать старинный смоленский «блин» с новомодным общероссийским, сравнительно недавно расцветшим в языке, благодаря сходству со словом, которым обозначают распутную женщину). Другое по смыслу родственное «калитке» слово используется в ряде областей как характеристика неудачи. Скажем, в Самарской и Нижегородской областях клише «потерпеть фиаско», «нарваться на что-нибудь», «обмануться в своих ожиданиях» и им подобные часто выражаются словами «съесть гриб» или «грибами объесться (вспомните символизирующие любовное фиаско «рыжики»).

В заключение этой подборки идиом я хочу предложить вам совершенно особенное выражение. На Русском Севере оно было в ходу ещё несколько десятилетий назад. Это выражение, во-первых, имеет оттенок и порицания, и насмешки, и издевательства. Во-вторых, оно не только выговаривается, но ещё и овеществляется (и в этом слышится дыхание глубокой старины). И, в-третьих, это выражение подкрепляется и усиливается использованием сразу нескольких оскорбительных (ранее – отказных) предметов. А звучит оно просто, даже можно сказать, простенько: «Вот те кила!» (килой в ряде российских областей называют репу, реже – редьку). Так говорили тому (а иногда его ещё и называли «килой»), кто отставал на работе, главным образом, запаздывал с жатвой. При этом в борозду нерадивого работника ставился кол (или палка), на который насаживалась репа или к которому привязывалась наполненная репой варежка. Часто к колу или палке прикреплялся пучок соломы (или сена). Вот такой «оскорбительный набор». Перечислю составляющие его предметы. Это – кол, репа, варежка и солома. Все они нам знакомы по «отказному списку» [приведённые в данном блоке примеры взяты, кроме названных в предыдущей сноске словарей, из «Словаря русских говоров Карелии и сопредельных областей» и моего личного архива].

Таковы некоторые из выражений (и вещей), несущих в себе оскорбление, порицание, обиду.

Пожалуй, здесь под примерами, да и под главой, поскольку её план отработан полностью, мы подведём черту. Думаю, приведённых примеров вполне достаточно, чтобы убедиться в закономерном характере формирования – на базе лексики брачного отказа – и формул супружеской и любовной измены, и интерполовых идиом, и «бесполых» идиоматических выражений оскорбительного свойства.

Завершая главу, обращу ваше внимание на одно несколько странное обстоятельство. Вас не удивило, что солома только раз, и к тому же очень скромно, предстала перед нами в виде порицания? Неужели как знак унижения этот рудимент некогда широко распространённой соломенной куклы нашёл приют лишь на конце воткнутого в землю кола? Этого просто не может быть. Признáюсь, уважаемый читатель, я придержал «соломенную лексику», чтобы заняться ею специально. С соломой связан, видимо, самый мощный пласт нелицеприятных идиом. Так что, подведя итоги главы, мы с вами вновь должны будем окунуться в мир слов, на этот раз обязанных своим существованием отказной соломенной кукле. Некоторые из «соломенных» выражений нередко употребляются и сегодня.

Итак, что же мы сделали в этой главе.

1. Поскольку в настоящей главе наш исследовательский интерес сконцентрировался на взаимоотношениях полов в условиях эксплуатации, у нас возникла потребность выявить специфику полового взаимодействия на этой стадии общественного развития.

Эту задачу мы решили посредством структурирования человеческой истории, её периодизации и сопоставления этапов развития общества. Диалектический подход позволил и обязал нас выделить в прогрессивном движении человеческого общества три периода. Точно такому же членению, что вполне естественно, мы подвергли и являющуюся струёй единого исторического потока историю семейно-брачных и половых взаимоотношений.

Эксплуататорский отрезок истории, рассматриваемый с точки зрения взаимодействия полов, был охарактеризован нами как период господства мужчины над женщиной, как эпоха лишения женщины её природной способности выбирать и отказывать, как время двойной половой морали.

2. Мы констатировали, что эксплуататорское общество в плане организации взаимодействия полов характеризуется моногамной семьёй, в которой муж является хозяином и властелином. Но и в этих условиях стремление женщины выбирать подчас оказывается сильнее принуждения, запретов и моральных установлений.

Реализуя свой «внешний» выбор, женщина (впрочем, это касается и её обманутого мужа) должна дорого платить. За пределами семьи-клетки женский выбор превращается в это время из блага в зло, сексуальное волеизъявление женщины расценивается как измена, полюбившая женщина становится в глазах общественного мнения падшей, её обманутый супруг покрывается позором и делается рогоносцем (мы объяснили происхождение «налобного украшения» обманутого мужа), а мир оказывается комментатором «пикантных событий».

На эксплуататорском отрезке истории прежний тип взаимоотношений полов превращается в свою противоположность.

3. Одной из новинок эксплуататорского общества является добрачная любовь. Вслед за ней на арену страстей выходит добрачная, любовная измена.

В отличие от семейных, отношения парней и девушек строятся на паритетной основе. Поэтому любовная измена как представителей одного, так и другого, пола оценивается здесь по единому тарифу. Вполне закономерно, что идиомы, пришедшие из женского отказа, в этом сегменте взаимоотношений полов становятся интерполовыми. Мы показали это на множестве примеров.

4. Следуя по линии изменения сексуального отказа, мы в конце концов пришли к его полному выхолащиванию. К такому финалу стартовавший в обличье секс-куклы отказ привела логика общественного развития. Палочка-выручалочка начала человеческой истории обернулась совершенно оторванными от полов оскорблениями, издёвкой, порицанием. Эти унижающие человеческое достоинство атрибуты эксплуататорского строя донашивают словесную одежду своего предшественника – отказа. Свидетельством тому служат многочисленные перешедшие из отказа в унижение идиоматические выражения. История способна на удивительные превращения.

Рассмотрение этого сюжета вывело нас за пределы половой, отказной тематики. Концепция женского отказа начинает расширяться на другие области.

НА СЛЕДУЮЩУЮ СТРАНИЦУ