Глава VII. ИСТОРИЧЕСКИЕ ТИПЫ ТРУДА

Предметом нашего внимания является освоение обществом природы. Посредством чего общество осваивает природу, что служит связующим общество и природу звеном? На этот вопрос мы ответили в самом начале работы. Средством освоения природы и связующим общество и природу звеном является труд. Сейчас пришло время этим средством освоения природы заняться.

Человеческий труд, в отличие от «труда» животного, инстинктивного, представляет собой целенаправленное действие. Что значит целенаправленное?

При таком действии субъектом или группой субъектов прочерчивается некая идеальная (мыслимая) «пунктирная» линия, ведущая к цели, и на основе замысла (желания, порыва...) осуществляется продвижение по этой линии. Если мысль (целеполагание) не оторвана от реалий, она с приложением определённых усилий более или менее успешно претворяется в практику, как говорят философы, опредмечивается. В человеческом труде связаны постановка цели и её (цели) реализация, идеальное и реальное, мыслительный компонент и практический.

Такова в самом сжатом виде характеристика человеческого – целенаправленного – труда.

Обратите внимание, уважаемый читатель, на завершающие (после запятой) слова данной мною характеристики. Может быть, мыслительный компонент труда, разумеется, без ущерба для вкладываемого в это выражение смысла, мы назовём как-либо иначе?

Почему я ставлю этот вопрос? Дело в том, что я знаю, каким путём пойдут наши дальнейшие рассуждения, и знаю, что выражение «мыслительный компонент» окажется в применении не самым удобным. Какие у вас предложения? Если не мыслительный, то какой? Сознательный, планирующий (плановый), замышляющий (от слова «замысел»), полагающий, провидческий, теоретический, научный? Как видите, выбор есть.

Я предлагаю взять на вооружение два последних слова и мыслительный компонент называть теоретическим или научным. Правда, эти слова, скажу, забегая вперёд, потребуют определённой, так сказать, исторической трансформации. В дальнейшем, и неважно в каком виде, «первозданном» или трансформированном, такие названия более или менее гладко лягут на канву изложения.

Впрочем, в защиту этих слов я кое-что могу сказать и сейчас. До сих пор мы занимались практической стороной освоения природы. А что противоположно и неотделимо от человеческой практики? Мысль, планирование, целеполагание? Да, конечно. Но для нашей работы теория и наука, как явления и как слова, всё-таки предпочтительнее. И не только для нашей. Наверное, недаром именно эти слова узаконены в идиомах «теория и практика» и «наука и практика». Не «мысль (или что-либо иное) и практика», а «теория и практика» и «наука и практика».

Вы удивлены, читатель? Почему автор, и не только сейчас, столько внимания уделяет словам? По одной очень простой причине. Сущность точно названного явления или вещи выявляется намного правдивее, чем при словесной небрежности. «Словам ведь соответствуют понятья». Переверну гётевское утверждение: понятия выражаются словами.

Вернёмся к характеристике человеческого труда. На мой взгляд, эта характеристика требует пары дополнений-замечаний. Одно будет ответом на ваш вопрос (вы ведь хотите спросить, почему я «вычертил» «пунктирную» линию?), другое – моим уточнением сказанного.

Касательно вашего вопроса должен сказать, что человек за редким исключением абсолютно чётко видит дорогу, ведущую к цели (я говорю о значительных целях, а не о простых и бытовых, как правило, не требующих для своего осуществления каких бы то ни было раздумий и часто достигающихся, что называется, на автомате). Действительность обычно заставляет целеполагающего субъекта «расчищать» дорогу к цели и для этого включать свой мыслительный аппарат. На пути, ведущем к главной цели, приходится ставить цели вспомогательные и их опредмечивать. Вследствие этого спроектированный «пунктир» превращается, за спиной субъекта, в реально прочерченную непрерывную «линию». Целеполагание практически всегда «пунктирно», его практическая реализация всегда представляет собой непрерывную «линию».

Это замечание не ахти как важно для нашей работы. Им я всего лишь пригладил кажущуюся шероховатость. Куда важнее моё уточнение. В чём оно состоит?

Моя характеристика адаптирована не ко всей истории человечества, а к определённому времени. А это время таково, что, во-первых, разделяет в деятельности человека теоретическое и практическое и, во-вторых, теоретическое в отдельном трудовом акте делает причиной, а практическое – следствием. В конечном же счёте и в общественных масштабах дело, конечно, обстоит наоборот. На уровне общества практика, бытие порождает и будит теорию, заставляет её опредмечиваться.

Однако мы не будем углубляться в философию. Нам вполне достаточно констатации разрыва теоретического и практического в определённых исторических условиях, на определённом этапе общественного развития. О каком этапе идёт речь? Думаю, понятно, что об эксплуататорском периоде человеческой истории.

На эксплуататорском отрезке истории труд в обществе разделён. Разделение общественного труда – азы материалистического понимания истории, азы марксизма. Но в то же время это и своего рода клише. Мы, и это необходимо для осуществления наших целей, незаметно вышли за рамки этого клише, вышли, классифицировав общественный труд, размежевав его на два взаимосвязанных подразделения-класса, на теоретический (научный) и практический.

Это размежевание (и противопоставление) нисколько не отменяет разделение внутри как того, так и другого подразделения. Разделение внутри теоретического подразделения выражается в сосуществовании самостоятельных наук, внутри практического – в сосуществовании самостоятельных практик.

Может быть, вы, читатель, привыкли к другой паре, к другому противопоставлению. Я имею в виду связку «умственный и физический труд». Должен сказать, несмотря на приверженность этой связке классиков, что она не отражает истинного положения вещей. Здесь форма, в которой часто (особенно до XX века) выступает практический труд, подменяет его содержание. Если мы попытаемся подправить укоренившуюся формулу, у нас должно получиться: «умственный (теоретический, научный) и практический (но не физический!) труд». Но это, как говорится, к слову.

Продолжим нашу линию.

Пока мы констатировали, что обществу собственнических отношений присуще разделение общественного труда. В сущности, собственнические общественные отношения являются порождением разделения труда. Маркс и Энгельс писали, что «разделение труда и частная собственность, это – тождественные выражения: в одном случае говорится по отношению к деятельности то же самое, что в другом – по отношению к продукту деятельности» [К. Маркс и Ф. Энгельс. Немецкая идеология. Соч., т. 3, стр. 31.]. На мой взгляд, очень глубокая мысль. Чтобы прочувствовать её глубину, предлагаю вам выражения «разделение труда» и «частная собственность» заменить, соответственно, на «частный труд» и «разделённая собственность». Прочувствовали глубину?

Мы вышли за рамки клише и размежевали общественный труд на то, с чем нам придётся работать дальше, на теоретический, научный, умственный и практический. Мы заметили, что каждое из противоположных подразделений-классов внутренне разделено. Иначе говоря, своим генеральным членением (на теоретический и практический труд) мы совершенно не перечеркнули разделение общественного труда как таковое.

Всё ли из заслуживающего внимание мы отметили? Нет, чтобы картина общественного труда эксплуататорского периода человеческой истории была дополнена, необходимо рассмотреть ещё два момента.

Первый касается отдельно взятого члена общества.

Чем для человека оборачивается разделение труда в обществе? Привязкой к одному из видов деятельности, фиксацией его деятельности, принадлежностью к какой-то одной профессии. История классовых формаций это безоговорочно подтверждает.

Причём, привязка к виду деятельности характерна не только для эксплуатируемых. В равной степени она порабощает и эксплуататоров. Энгельс писал: «И не одни только рабочие, но и классы, прямо или косвенно эксплуатирующие их, также оказываются, вследствие разделения труда, рабами орудий своей деятельности: духовно опустошённый буржуа порабощён своим собственным капиталом и своей собственной страстью к прибыли; юрист порабощён своими окостенелыми правовыми воззрениями, которые как некая самостоятельная сила владеют им; «образованные классы» вообще порабощены разнообразными формами местной ограниченности и односторонности, своей собственной физической и духовной близорукостью, своей изуродованностью воспитанием, выкроенным по мерке одной определённой специальности, своей прикованностью на всю жизнь к этой самой специальности – даже и тогда, когда этой специальностью является просто ничегонеделание» [Ф. Энгельс. Анти-Дюринг. – К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 303–304.].

Второй момент – исторический.

Эксплуататорский строй, как и любой другой, представляет собой развивающееся явление. Понятно, что и свойственное этому строю разделение труда претерпевает в процессе его (строя) развития определённые изменения. Главное из них состоит в том, что до определённого момента (моментом я называю историческую полосу) разделение труда вообще и разрыв между наукой и практикой в частности нарастают, чтобы затем повернуть вспять, пойти на убыль. Пик расхождения двух ветвей общественного труда падает на время феодальной раздробленности (в «Коммунистической революции» это время было определено как содержательная середина истории). Так, теоретическое подразделение на пике расхождения вырождается в бессвязную внутри себя и изолированную от практики схоластику, а практика теплится в изолированных один от другого и лишённых теоретической подпитки цехах.

Несколько слов скажу об убыли разделения труда.

Вы, наверное, помните, читатель, что в «Коммунистической революции» капитализм был определён как относительный выравниватель человечества, как строй, в меру своих ограниченных возможностей подготавливающий «мировую почву» для будущего всечеловеческого коммунизма. Неудивительно, что капитализм, опять же в меру своих ограниченных возможностей, готовит для коммунизма и «трудовую почву», готовит её свойственными ему переливами рабочей силы, которые оборотной своей стороной имеют подрыв фиксации труда, подрыв привязки работника к определённому виду деятельности.

Здесь, проделав треть намеченной для этой главы работы, которая состоит в выявлении исторических типов труда, мы можем передохнуть и подвести промежуточный итог. Что уже сделано? Отмечу самое важное для нас.

Во-первых, мы определили, что эксплуататорскому строю свойственен такой общественный труд, при котором, если абстрагироваться от его (труда) исторической эволюции, имеет место решительное размежевание двух деятельных подразделений (теоретического, научного и практического), как и разделение внутри каждого подразделения. Маркс и Энгельс такое – эксплуататорское – разделение труда назвали действительным [См.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Немецкая идеология. Соч., т. 3, стр. 30.]. Я выразил это словами «решительное размежевание».

Во-вторых, мы выяснили, что на уровне отдельного члена эксплуататорского общества действительное разделение труда оборачивается привязкой человека к определённой специальности, фиксацией его деятельности (включая и бездеятельность).

Выделю экстраважное для нас: спецификой эксплуататорского типа общественного труда является его (труда) разделение на теоретическую и практическую деятельность, самостоятельное существование наук и практик.

Зададимся теперь вопросом: если есть действительное разделение труда, то, надо полагать, существует и какое-то иное, недействительное разделение? Раз вопрос встал, поищем на него ответ.

Человеческий труд на протяжении всей истории является общественно разделённым (подчеркну, разделённым общественно; я не говорю о разделении труда, обусловленном биологическими – половыми и возрастными – различиями людей).

В самом начале истории, когда человек только-только выходит из животного состояния, общественное разделение труда лишь едва просматривается. По мере развития общества оно нарастает. Но не настолько, чтобы на первобытном отрезке истории сделаться действительным. Противопоставляя первобытность эксплуатации, мы должны, подчёркиваю, должны, считать, что атрибутом первобытного типа труда является не разделение деятельности на теоретическую и практическую, а, напротив, их взаимопроникновение и соединение.

Как назвать эту спайку? Как именовать первобытную трудовую деятельность? Приходится констатировать, что словесный ярлык для обозначения этого «научно-практического» феномена древности не выработан. Явление есть, а названия нет. Может быть, потому, что понимание этого феномена, скажем так, страдает недоработанностью?

Нам, уважаемый читатель, вроде бы легче. Понимая специфику первобытной трудовой деятельности, мы, казалось бы, легко сможем подобрать подходящее для именования первобытного деятельного феномена слово. Но не тут-то было. Лаконичное (и одновременно ёмкое) словесное обозначение не приходит в голову (а, может быть, таковое и не найдётся в языке?). Придётся довольствоваться тяжеловесной и достаточно корявой конструкцией: спецификой первобытного типа общественного труда является взаимопроникновение и соединение в нём (труде) предтеоретической и предпрактической деятельности, слитное существование преднауки и предпрактики [Термин «преднаука» я позаимствовал у известного советского науковеда Г.Н. Волкова (см., например, его работу «Истоки и горизонты прогресса»., М., 1976). Но поскольку и слитая с преднаукой её противоположность разительно отличается от практики эксплуататорского периода, я снабдил обозначающее эту противоположность слово соответствующей приставкой. Получилось «предпрактика».]. Иначе и короче: для первобытного периода истории характерна преднаука/предпрактика как трудовая общественная деятельность.

Подтверждаются ли наши представления о первобытном труде наблюдениями? Подтверждаются. В труде отставших в своём развитии народов, несмотря на то, что первобытность осталась в прошлом, всё ещё, и довольно явственно, проступают рудименты господствовавшей когда-то преднауки/предпрактики.

На данном рубеже нашу копилку экстраважного мы можем пополнить следующим положением: спецификой первобытного типа общественного труда является взаимопроникновение и соединение в нём преднауки и предпрактики. И добавлю то, что нам, занимающимся исследованием коммунистической революции в освоении природы, крайне необходимо: преднаучный/предпрактический первобытный труд представляет собой непротиворечивый деятельный комплекс (подчеркните слово «комплекс», читатель).

Представления о первобытном труде позволяют нам дать оценку труда коммунистического будущего. Это не составит для нас затруднений, ибо мы знаем, что история симметрична и её крайние члены (первобытный коммунизм и собственно коммунизм) в принципе, в своих основных, сущностных характеристиках, подобны [Симметрии истории посвящена пятая глава «Коммунистической революции».].

Следовательно, и грядущему коммунизму присущ тот тип общественного труда, о котором мы только что говорили.

Вы спрóсите, уважаемый читатель: почему автор столь безапелляционно об этом заявляет? Да, я совершенно определённо знаю, что коммунистический труд явится противоположностью эксплуататорского, в котором две ветви, теоретическая (научная) и практическая, разделены действительным образом. Мою уверенность питает не только имеющая силу закона симметрия истории (хотя этого уже вполне достаточно). Другой опорой служит действительность. Дело в том, что процесс революционной смены эксплуататорского типа труда его противоположностью уже пошёл. И мы, мой читатель, являемся непосредственными участниками этой грандиозной подвижки. О каком «революционном участии» я говорю? Ответ на этот вопрос мы перенесём в следующую главу.

Если в сущностном плане первобытный и будущий коммунизм подобны, то формальных различий между ними мы найдём немало. Остановлю ваше внимание на связанных с трудом как сходстве, так и различии.

Как уже было отмечено, общественный труд на всём протяжении человеческой истории является разделённым. Коммунизм в этом плане не представляет собой исключение. Но характеризуя коммунистический труд будущего в противопоставлении эксплуататорскому, разделением мы должны пренебречь. В этом пункте в оценке общественного труда далёкого прошлого и будущего нет различия.

Различие мы найдём в исторической эволюции «недействительного» разделения труда. Если в ходе развития первобытного коммунистического общества «недействительное» разделение труда увеличивается, то в условиях будущего коммунизма – постепенно падает и изживается.

Для нашей работы последняя идея, вообще-то говоря, не имеет значения. Сейчас она для нас имеет какой-то вес лишь в плане удовлетворения познавательного интереса. Однако при исследовании постсоциальной формы организации материи без неё вряд ли можно будет обойтись. Впрочем, это – тема совсем другой работы.

С будущим типом общественного труда, думаю, всё более или менее ясно. Его специфику остаётся только выразить строгой и лаконичной формулой. Попробуем, и для этого воспользуемся «трафаретом» – формулой, в которой фигурирует первобытно-коммунистический труд.

Итак, спецификой коммунистического типа общественного труда является взаимопроникновение и соединение в нём...

Здесь мы споткнулись. На чём? Опять на недостатке слов. У нас есть понимание, но нет словесного обозначения понимаемого. Что ж, займёмся словотворчеством. Предлагаю за будущим закрепить такие термины, как «постнаука» и «постпрактика».

Тогда оборвавшаяся формула приобретёт законченный вид: спецификой коммунистического типа общественного труда является взаимопроникновение и соединение в нём постнауки и постпрактики. И здесь я также добавлю: постнаучный/постпрактический коммунистический труд, будучи аналогом первобытно-коммунистического, представляет собой непротиворечивый деятельный комплекс.

Таким образом, нами определены и, насколько это было необходимо, рассмотрены и описаны три исторических типа общественного труда. Для закрепления выясненного переведём его в графику. На рисунке я хронологически совмещу схему занимающей нас в этой главе «трудовой грани» истории человечества с общей, генеральной схемой развития общества (рис. 2) [Имейте в виду, уважаемый читатель, что на рисунке длительность первобытного периода я существенно урезал, чтобы два других периода не выглядели мизерными, а подписи к ним не были нечитаемыми.].

Рис. 2

И в заключение, то главное, ради чего мы занимались историческими типами общественного труда. В итогах, к которым мы переходим, я должен поставить нашу главную, самую ценную находку на первое место. Чтобы дать вам, читатель, возможность распознать и оценить эту находку, я старался не выпячивать её в тексте. Интересно, что вы сочли самым важным...

1. В предыдущей главе был поставлен вопрос об инструменте осуществления процесса освоения природы при коммунизме. Науку в этом качестве мы отвергли. Но устремив взгляд в будущее, мы увидели такой инструмент, инструмент, представляющий собой взаимопроникновение и соединение постнауки и постпрактики, инструмент, являющий собой коммунистический, комплексный труд.

Комплексный труд, а труд – средство освоения природы, и комплексное её освоение! Что может быть больше?!

Пазл коммунистической революции в освоении природы почти сложился. Важнейший фрагмент пазла нашёл своё место. Но одно место всё ещё остаётся пустым. Мы его закроем в следующей, последней главе.

Сделав акцент на главном, я, может быть, несколько отодвинул другие наши находки. Не отметить их было бы несправедливо.

2. Наша главная находка не появилась на пустом месте. Её оформление стало возможным только на основе исторической типизации связующего общество и природу звена, на основе типизации общественного труда.

Труд как атрибут социального переживает в своём историческом движении три закономерно вписывающихся в периодизацию общественного развития периода. Каждому «трудовому» периоду соответствует свой тип взаимодействия научного, теоретического и практического в деятельности людей.

Здесь, в итогах, я воздержусь от повторения характеристик этих исторических типов. Думаю, в тексте главы словесные формулы, характеризующие исторические типы труда, выведены достаточно чётко.

3. Сказанное во втором пункте итогов касается труда на уровне общества. На уровне отдельно взятого члена общества труд подчиняется той же исторической разбивке, что и общественный. Но реализуется по-другому.

Мы описали индивидуальный труд эксплуататорского типа. В условиях эксплуатации, при труде, разделённом в обществе, человек оказывается привязанным к определённой, конкретной специальности, а его труд становится фиксированным.

Что касается коммунистического индивидуального труда, я его не охарактеризовал в тексте. Восполним пробел в итогах.

При коммунизме, как первобытном, так и будущем, индивидуальный труд становится разносторонним (мне представляется, что это слово лучше, чем «переменный»), а человек – универсальным тружеником.

НА СЛЕДУЮЩУЮ СТРАНИЦУ