8 [ЛЕВЫЙ ПОВОРОТ]

После введения нэпа вход в контрреволюцию в России оказался исключительно узким и значительно смещенным влево. Классический термидор мог осуществить только капиталистический класс. Но старая буржуазия, кстати, успевшая продемонстрировать лишь политическую недееспособность, вместе со своими партиями была раздавлена в годы «военного коммунизма». Новая буржуазия только еще формировалась под бдительным надзором государства, у руля которого стоял Ленин. О ее политической самоорганизации не могло быть и речи. Свобода торговли выбивала козыри из рук тамбовцев и кронштадтцев. В такой ситуации спектакль в жанре термидорианской драмы должен был сыграть даже не второй, а третий состав актеров откатного театра. Главные роли в термидоре не являлись амплуа таких статистов, как Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Ярославский и др. Однако, обстоятельства, точнее, законы истории, заставляли их выйти на сцену. Общественная драма обещала превратиться в трагедию-фарс.

Сталинской контрреволюционной группировке объективно предстояло продвигаться в буржуазном направлении. Но субъективно (идейно, организационно, происхождением) она была связана и с революцией, с теми мощными лево-ориентированными социальными слоями, на которые опиралась (народная и пролетарская) революция и которые не могли запросто выбросить ее (революцию) из своего сознания. Отсюда – непоследовательность, лавирование, зигзаги, неопределенность политической линии «революционной» бюрократической верхушки.

Троцкий характеризовал сталинскую группировку как центристскую в идейно-политическом спектре. Он отмечал в 1927 г.: «...вся политика центристской фракции совершается под ударами двух кнутов: справа и слева. Классово-беспочвенная, бюрократически-центристская фракция качается между двумя классовыми линиями, систематически сползая при этом с пролетарской линии на мелкобуржуазную. Это сползание происходит не по прямой линии, а в форме резких зигзагов.

Таких зигзагов мы имели в прошлом не мало. Особенно ярким и памятным явилось расширение избирательной инструкции под нажимом кулака (кнут справа). Затем отмена ее под нажимом оппозиции (кнут слева). Не мало было зигзагов в области рабочего законодательства, заработной платы, налоговой политики, отношения к частнику и пр. и пр. Общий курс при этом передвигался направо.».

Тогда же Троцкий говорил о политике партийно-государственного руководства: «Эта политика сдвинула за последние годы  свой  классовый  стержень  слева  направо:  от  пролетариата – к мелкой буржуазии, от рабочего – к спецу, от рядового партийца – к аппаратчику, от батрака и бедняка – к кулаку, от шанхайского рабочего – к Чан Кайши, от китайского крестьянина – к буржуазному офицерству, от английского пролетария – к Перселю, Хиксу, генсоветчикам и т.д. без конца. В этом самая суть сталинизма... Политическая линия нынешнего руководства определяется не отдельными авантюристическими зигзагами, а той социальной опорой, которую эта линия собрала вокруг себя в борьбе против оппозиции. Через сталинский аппарат, через сталинский режим нажимают на пролетарский авангард укрепившиеся бюрократы, в том числе и бюрократы-рабочие, администраторы, хозяйчики, новые собственники, привилегированные интеллигенты города и деревни, – все те элементы, которые начинают показывать кулак пролетариату, приговаривая: «это тебе не 18-й год».

Да, курс передвигался именно вправо. В эту сторону толкала как логика отката, так и старт контрреволюции в условиях нэпа. Контрреволюция явилась его «продолжением» и «развитием». Из нэпа могла выйти только правая форма сползания. Символом его стал лозунг «Обогащайтесь!». Зигзаги в рамках сползания вправо обусловливались центристским, мелкобуржуазным положением термидорианцев и – в сфере идей – эмпирией их восприятия действительности.

Здесь вы, уважаемые члены Большого Совета, вправе спросить меня: а разве откат возможен в левой форме? Да, оказывается, возможен. Россия уже на первой волне земной коммунистической революции дала то, что ни разу не встречалось за несколько столетий нашего глобального перелома. Весьма вероятно, что и следующий виток революции на Земле будет характеризоваться мелкобуржуазным термидором в левой форме.

У нас в науке прочно укрепилась точка зрения, согласно которой мелкая буржуазия вообще не может сколько-нибудь продолжительное время находиться у власти. Все наши псевдоколлективистские режимы (при крайне незначительных левых поползновениях) с ускорением устремлялись вправо и довольно скоро сметались буржуазной контрреволюцией. По сути дела они шли ей навстречу, готовили ее и отдавали власть в руки оправившейся после поражения буржуазии. У наших откатчиков-«коллективистов» для перемены курса не было ни времени, ни сил, ни такого глубокого, как на Земле (в России) следа, оставленного революцией в сознании людей. Социальный вес наших контрреволюционных масс на нисходящей линии революций был более значительным, чем в России. Тяготение к буржуазным формам термидора у нас было куда сильнее. Поэтому псевдоколлективистские мелкобуржуазные режимы на Вете были, во-первых, ориентированы только направо и, во-вторых, являлись эфемерными.

Что касается левых зигзагов, то о них даже в серьезных трудах говорится лишь мимоходом. Революционные знамена в руках контрреволюционеров рассматривались и до сих пор рассматриваются у нас скорее как курьез, нежели как что-то имеющее более глубинные основания. В сущности так оно и есть. Нельзя винить общественную науку за то, что она не просчитала все теоретически мыслимые варианты.

В России мелкобуржуазная контрреволюция сумела круто повернуть влево. В левой форме ей удалось продержаться у власти целых полстолетия. Почему она должна была и могла это сделать?

О повороте 1928-29 гг. Троцкий писал (1931 г.): «Почувствовав нарастающую враждебность пролетариата и увидев дно термидорианской пропасти, к самому краю которой они сползли, сталинцы отскочили влево. Резкость скачка соответствовала силе паники, вызванной в их рядах последствиями их собственной политики, вскрытыми критикой левой оппозиции. Курс 1928-31 годов, если опять-таки отвлечься от неизбежных колебаний и рецидивов, представляет собой попытку бюрократии приспособиться к пролетариату, не отказываясь, однако, ни от принципиальных основ своей политики, ни, главное, от своего всевластия.».

Не буду оспаривать тезис Троцкого насчет «нарастающей враждебности пролетариата». Разумеется, пролетарский авангард и находящиеся под его влиянием рабочие массы не могли иначе относиться к пасующей перед капиталистическими элементами бюрократии. Но ведь это – тончайший авангардный слой и пролетариат на нисходящей линии революции. Если они не преградили дорогу термидорианцам в 1923-24 гг., почему они должны были это сделать пятью годами позже? Правилом является революционизация масс только по завершении полного цикла. Далее, что значит «дно термидорианской пропасти»? Если речь идет об угрызениях бюрократической совести, то, думаю, в 1931 году вопрос о ее полном отсутствии уже прояснился окончательно.

По моему мнению, бюрократия испугалась не столько пролетариата и оппозиции (в дальнейшем ей удалось сравнительно легко расправиться с ними), сколько возникающей в рамках правого курса буржуазии. Впрочем, возможно, изменить курс заставляла не маячившая на политическом горизонте фигура крупного буржуа (за ней стоял мировой капитал), а проза жизни, то положение, при котором бюрократия должна была делить прибавочный продукт с нарождающейся буржуазией. Бюрократия не обязательно должна была сознавать, что распоряжение прибавочным продуктом в этих условиях равнозначно обладанию властью. Но не чувствовать этого она не могла.

Интересы самосохранения заставляли бюрократию круто переложить руль влево, из одной крайности удариться в другую. Бесподобная беспринципность позволяла мелкобуржуазным эмпирикам проделать этот маневр с необыкновенной легкостью.

Конечно, не только беспринципность обусловливала возможность левого поворота. Без поддержки рабочих сталинской группировке не удалось бы одержать верх в борьбе с нарождающейся буржуазией. Привлекая рабочих, она стремилась, и небезуспешно, представить свою борьбу за прибавочный продукт и за власть как борьбу пролетариата против капиталистической реставрации. Троцкий и его сторонники предупреждали: «вопрос идет не только о том, что делается, но и о том, кто делает». Бюрократическая верхушка, в свою очередь, играла на струнах отсталости, использовала ослабление, усталость и разжижение пролетариата после революции и нескольких лет войн. Ее борьба казалась рабочим и многим представителям оппозиции возрождением диктатуры пролетариата и революции.

Изменив курс, правящая бюрократия приспосабливалась теперь к социальным основам, заложенным Октябрьской революцией. Троцкий констатировал: «центризм на фундаменте рабочего государства». Правильнее было бы сказать: на костях рабочего государства, но с его авторитетом, знаменем и материальными ресурсами. Левый курс позволял более органично эксплуатировать авторитет Октября, нежели правый.

Отсталость страны, совершившей глубочайшую революцию, брала свое. Голос оппозиции терялся в поднятой сталинской группировкой шумихе по поводу выхода на прямую дорогу «социалистического строительства». С организацией отпора ничего серьезного не выходило.

Троцкий назвал левый поворот 1928-29 гг. очередным, и притом глубоким, зигзагом. Да, это был зигзаг, но зигзаг настолько значительный, настолько необычный и имевший такие последствия, что он дал по сути дела новую общественную форму. Ту форму, которая обеспечивала мелкой буржуазии, возглавляемой бюрократией, устойчивое и довольно длительное существование (теоретически имеется возможность исключительно долгого существования такого режима), власть и определенный набор материальных благ.

Сталинский, мелкобуржуазный социализм, о котором я писал в третьей части отчета, внедрялся теперь в жизнь. Его спутниками были удушение свободы, насилие, кровь, смерть.

Мелкобуржуазный термидор победил полностью и надолго. Когда? Сталин сам заявил о победе своей контрреволюции. На языке паразитирующих на идеях прогресса реакционеров это звучало так: «Социализм победил полностью». Во второй половине 30-х годов мелкобуржуазные термидорианцы смогли вздохнуть с облегчением. Исторические обстоятельства позволили им выкарабкаться на плато стабильности. Были уничтожены все враги, сметены все преграды: буржуазия, рабочий класс, его партия, оппозиция, наука, правда, неординарное мышление.

Спустя некоторое время (в конце 50-х годов) формула сталинистов была дополнена. Теперь «социализм победил полностью и окончательно». Нет. Спектакль термидора (в широком смысле) должна была доиграть буржуазия. Об этом его акте, начавшемся в 80-е годы, я буду говорить в следующей части отчета.

Откат революции – явление объективного свойства. Это не значит, что прогрессивные силы не должны бороться с контрреволюцией. Должны. И их действия будут тем успешнее, чем глубже ими поняты законы развития общества и революции.

Я уже писал, что Троцкий колебался между неизбежностью и возможностью термидора. Он страстно хотел подхватить падающую революцию, изогнуть траекторию ее движения, вновь пустить революцию по восходящей линии. Эти колебания и иллюзии нашли свое отражение в отношении антисталинской оппозиции к режиму мелкобуржуазных термидорианцев.

Исключенный из ЦК, а затем и из партии, травимый сталинским аппаратом, пропагандой и ГПУ Троцкий не теряет надежды исправить положение реформистским путем. В ноябре 1927 года (еще до левого поворота) он заявляет, что оппозиция «твердо рассчитывает выпрямить линию партии и рабочего государства внутренними средствами партии и рабочего класса – без революционных потрясений». Левый поворот глава оппозиции расценивает и как «возможность развития нынешнего зигзага в направлении последовательного пролетарского курса». Из ссылки он пишет, что необходимо все сделать для того, чтобы «нынешний зигзаг развернулся в серьезный поворот на ленинскую дорогу». Троцкий стоит на пути реформ в 1929, 1930, 1931 году.

Только в 1932 году, более исходя из практических, чем из теоретических соображений, он пересматривает свою позицию: «После опыта последних лет было бы ребячеством думать, что сталинскую бюрократию можно снять при помощи партийного или советского съезда. В сущности 12-ый съезд (начало 1923 года) был последним съездом большевистской партии. Следующие съезды были бюрократическими парадами. Сейчас и такие съезды отменены. Для устранения правящей клики не осталось никаких нормальных, «конституционных» путей. Заставить бюрократию передать власть в руки пролетарского авангарда можно только силой.»

Троцкий вступал в противоречие сам с собой. Он продолжал считать сталинскую диктатуру деформированным рабочим государством. В одной из работ он писал: «Противоречивые процессы в хозяйстве и политике СССР развертываются на основе диктатуры пролетариата. Характер социального режима определяется прежде всего отношениями собственности. Национализация земли, средств промышленного производства и обмена, при монополии внешней торговли в руках государства, составляет основу общественного строя СССР... Этими отношениями собственности, лежащими в основе классовых отношений, определяется для нас природа Советского Союза, как пролетарского государства». Отнюдь. Пролетарское государство завяло. В результате ползучего контрреволюционного переворота у власти утвердилась мелкая буржуазия. Она не распоряжалась собственностью в интересах и от имени пролетариата, а, подмяв и в конце концов уничтожив пролетариат, безраздельно завладела и государством, и собственностью. Природа государства и политического режима определяется не формальными характеристиками и не со слов бюрократии. Сам же Троцкий говорил: «...кто в политике судит по названиям и этикеткам, а не по социальным фактам, тот пропал». Троцкий, несомненно, был пламенным пролетарским революционером. Но в своем горении, в ненависти к Сталину он зачастую увлекался, абсолютизировал формальную сторону, видел «живую силу пролетариата» там, где ее уже давно не было. Троцкий был лев. Таким его делали десятилетия непрерывной, изнуряющей и все никак не приводящей к решительной победе борьбы с контрреволюцией.

Одновременно с Троцким и используя те же слова Рютин пишет в своей платформе «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» (1932 г.): «Было бы непростительным ребячеством тешить себя иллюзиями, что эта клика, обманом и клеветой узурпировавшая права партии и рабочего класса, может их отдать добровольно обратно. Это тем более невозможно, что Сталин прекрасно понимает, что партия и рабочий класс не могут простить ему ужасающих преступлений перед пролетарской революцией и социализмом. При таком положении вещей у партии остается два выбора: или и дальше безропотно выносить издевательства над ленинизмом, террор и спокойно ожидать окончательной гибели пролетарской диктатуры, или силою устранить эту клику и спасти дело коммунизма.».

Усиливается террор – все более резкими становятся суждения и заявления Троцкого. Наконец, в апреле 1940 года он напрямую обращается к рабочим СССР (но к этому времени класс рабочих уже размыт и дезорганизован) с призывом «создавать в сталинском подполье тесно спаянные и надежные революционные кружки», устанавливать «связи между этими кружками» и с «революционными единомышленниками в буржуазных странах», создавать новую партию, готовить «восстание рабочих, крестьян, красноармейцев и краснофлотцев против новой касты угнетателей и паразитов».

Письмо к советским рабочим заканчивалось словами: «Долой Каина Сталина и его камарилью! Долой хищную бюрократию! Да здравствует СССР, крепость трудящихся! Да здравствует мировая социалистическая революция!».

Через четыре месяца Троцкий был убит сталинским агентом.

Теперь действительно «социализм» победил полностью.

Что же принесла стране эта победа?

Насилие над историей всегда оборачивается насилием над людьми. Этот закон в годы насаждения «социализма» был подтвержден страданиями и кровью неисчислимых масс людей. Если в 1928 году в лагерях содержалось всего 30 тыс. заключенных, то к концу 30-х их численность подскочила до 5-10 млн. (более точных данных нет до сих пор). Всего за годы сталинского правления тюрьмы, лагеря, другого рода репрессии (например, насильственные депортации) искалечили судьбы десятков миллионов человек. Миллионы из них погибли.

Особенно тяжелые бедствия обрушились на деревню. Экспроприация сельского населения, сгон крестьян с помощью террора в коллективные хозяйства (колхозы) и превращение их по сути дела в полурабочих-полурабов (в официальной пропаганде это именовалось «поворотом к социализму бедняцко-середняцких масс деревни» и «массовой коллективизацией») в корне подорвали сельское хозяйство. Существенно понизились производительность труда и качество работы, сократились посевные площади и поголовье скота, упал урожай. По стране прокатилась волна крестьянских восстаний. Порой ими руководили члены партии. Рютин пишет о пятистах крупных (с тысячами участников в каждом) выступлениях только весной 1930 года. На состоявшемся в июне-июле того же года ХVI съезде партии («съезде развернутого наступления социализма по всему фронту») Сталин не обмолвился об этом ни единым словом.

Самым страшным следствием разрушения сельского хозяйства стал голод, охвативший самые хлебные области – Украину, Кубань, Поволжье.

Генерал Орлов, бежавший в 1938 г. от сталинской расправы на Запад, описывает оборотную сторону коллективизации: «Даже те иностранные журналисты, что обычно одобряли сталинскую политику, оценивали количество жертв голода в пять-семь миллионов человек. Согласно подсчетам ОГПУ [Орлов служил именно в этом ведомстве – С.Р.] в докладе, предназначенном для Сталина, число умерших голодной смертью составляло 3,3-3,5 миллиона. Причиной этого страшного мора были не какие-то природные стихии,  неподвластные человеку, а безумие и произвол диктатора, неспособного предвидеть последствия своих действий и равнодушного к страданиям народа. Пресса Запада справедливо окрестила это бедствие «организованным голодом».

По стране бродили сотни тысяч бездомных детей и подростков, чьи родители умерли с голоду, были расстреляны или сосланы. Уделом детей стали попрошайничество и воровство. Для контроля за перемещением взрослого населения была срочно введена паспортная система. Возникла сеть так называемых закрытых распределителей, снабжавших сталинскую бюрократию продовольствием и другими товарами в условиях всеобщего разорения и голода. Эти распределители еще больше увеличили ненависть народа к правящей клике и поддерживавшему ее слою. Привилегированные лица могли купить здесь за тот же самый советский рубль в 20-30 раз больше, чем рядовой гражданин в обычном магазине».

Несмотря на рост производительности труда, существенно понизился уровень жизни городского населения, прежде всего рабочих. С 1928 по 1936 год, по данным западного исследователя Клиффа, производительность труда увеличилась более чем втрое, реальная заработная плата, напротив, уменьшилась в два раза. Не случайно с 1928 г. власти прекратили опубликование индексов реальной заработной платы и прожиточного минимума. Значительная часть заработной платы экспроприировалась посредством займов, налогов, членских взносов, невыплаты пособий, инфляции. Ухудшились жилищные условия городского населения. В 1927-28 гг. на одного горожанина приходилось 6,1 кв.м. жилья, в 1939 – только 4,0 кв.м.

Сталинский социализм «победил по всему фронту».

Он полностью подавил активность и творчество масс, умертвил марксистскую партию, вынудил общественную мысль перейти на нелегальное положение. На место активности и творчества пришли затравленность и заорганизованность, партию поглотил бюрократический аппарат, мысль сменили «клейстер, лесть и другие липкие вещества» (Троцкий).

Мелкобуржуазный термидор сполна расквитался с великой революцией.

НА СЛЕДУЮЩУЮ СТРАНИЦУ