3 [СТАЛИНСКИЙ СОЦИАЛИЗМ]

Подъем первой революционной волны продолжался считанные годы, откат – должен был растянуться на два, три, от силы, на четыре десятилетия. Это понятно: действовать по ходу истории легче, чем идти против течения. Такую закономерность мы вычленили из опыта наших приливов и отливов. Но столь длительного отката наша наука еще не знала. Второй «откатной» новинкой, которую я обнаружил на Земле, было попятное движение, вплоть до самого последнего времени, под этикетками марксистского социализма. В ветианской истории три-четыре раза промелькнуло нечто подобное. Об одном из таких эпизодов я упомянул. Но это были эфемерные псевдоколлективистские режимы. Они падали, едва утвердившись. В России, оказавшейся в силу определенных обстоятельств в эпицентре первого революционного потрясения мира, красные знамена (на Земле красный считается цветом революции) реакция не опускала целых семь десятилетий!

Под знаком российского отката развивались события и в других странах, среди которых своим удельным весом особенно выделялся Китай. Российский откат блокировал испанскую и китайскую революции, революционные выступления в странах Восточной Европы, революцию на Кубе, пробуждение Азии и Африки. Не чураясь насилия, Москва (столица России, позже – Союза Советских Социалистических республик, образованного в конце 1922 года вокруг России на базе народов, прежде входивших в Российскую империю) приводила «мировой революционный процесс» к общему – своему собственному – знаменателю.

Красные знамена и феноменальная длительность отката. Может быть, они связаны между собой? Попытаемся сначала разобраться в том социализме, который исповедовали Сталин, его приспешники и последователи.

Под конец 1924 года Сталину, никогда не ходившему в теоретиках, выпало сделать «открытие». Впрочем, свой новый курс в теории он в качестве открытия не афишировал. Просто он стал утверждать, что партия всегда исходила из возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране. Этим Сталин не только подвергал ревизии основную идею марксизма о существе и порядке становления нового строя. Он перечеркивал и собственные взгляды. Конечно, если таковые имелись. Речь, скорее, должна идти о высказываниях.

Так или иначе, но в вышедшей в начале того же 1924 года книге «О Ленине и ленинизме» Сталин писал: «Свергнуть власть буржуазии и поставить власть пролетариата в одной стране еще не значит обеспечить полную победу социализма. Главная задача социализма – организация социалистического производства – остается еще впереди. Можно ли разрешить эту задачу, можно ли добиться окончательной победы социализма в одной стране без совместных усилий пролетариев нескольких передовых стран? Нет, невозможно. Для свержения буржуазии достаточно усилий одной страны, – об этом говорит нам история нашей революции. – Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия, уже недостаточно, – для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран».

«Таковы в общем, – резюмировал Сталин, – характерные черты ленинской теории пролетарской революции».

В последующих изданиях книги это место было переписано в прямо противоположном духе, а в принципе достоверно изложенные «характерные черты ленинской теории пролетарской революции» уже через год – объявлены троцкизмом.

Что Сталин подразумевал под социализмом, низшую или высшую стадию нового строя, тогда ему самому было не ясно, да и не суть как важно. Дело шло о другом, о переходе с интернациональных, объективно революционных позиций на национальные, антиреволюционные. Это была одна из форм, в которых отступала революция.

Задним числом выяснилось, что имелся в виду все-таки социализм (первая фаза). Выяснилось, когда к «теории» был приклеен «переходной период от капитализма к социализму». В конце 1930-х годов «теория» приобрела законченный вид – Сталин «обосновал», конечно, «продолжая дело Ленина», возможность построения В СССР теперь уже полного коммунизма.

Что касается «переходного периода от капитализма к социализму», этот фантом стал появляться на откатной кухне чуть раньше, независимо от «построения социализма» и совершенно спонтанно. Дело в том, что узкая метафизика дается несколько легче, чем охватывающая своим взглядом мир диалектика. Понимание единства переходности и неполноты требует некоторых усилий и наличия мысли. «Переходный период к социализму» заглядывал в теоретические головы Бухарина и Рязанова, пристраивался в документах Коммунистического Интернационала (так называлась созданная в 1919 году международная марксистская организация; с началом отката перешла под контроль сталинской группировки), словом, витал неприкаянным, как дух божий над бездной. В рамках представлений о мировой коммунистической революции (глобальном переломе) его не с чем было соединить. Понадобилось открыть «возможность построения социализма в одной стране», чтобы два призрака органично состыковались, образовав тем самым основу, на которой пышным цветом расцвел официальный так называемый научный коммунизм. Фантасмагории тоже имеют свою логику.

Бок о бок со Сталиным действовал на «теоретическом» фронте Бухарин. О нем Ленин диктовал в конце 1922 года в своем «завещании»: «Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)».

Теперь, в 1924 году схоластичность бухаринского мышления вылилась наружу. Податливая недиалектичность любимца партии, авторитет теоретика (перу Бухарина действительно принадлежали неплохие работы) как нельзя лучше подходили для осуществления амбиций Сталина на этапе отката революции. Не стало Ленина, и Бухарина как будто подменили. Плодовитый автор на несколько лет (в 1938 году его уничтожит Сталин) превратился в бесперебойно работающую печатную машину, методично выбрасывающую в обрамлении словесных вензелей «возможности победоносного социалистического строительства в СССР» и «переходный период от капитализма к социализму».

Бухарин начисто забыл, что он писал всего несколько лет назад: в «Классовой борьбе и революции в России» (1917 г.) и «Диктатуре пролетариата в России и мировой революции» (1919 г.), в «Теории пролетарской диктатуры» (1919 г.) и «Экономике переходного периода» (1920 г.), наконец, в выработанной комиссией под его руководством программе (не в какой-нибудь статье!) комсомола (молодежной коммунистической организации России). Троцкий как-то заметил, что спасение Бухарина – в короткой памяти. Возможно, и так. Что касается Сталина, тот наверняка помнил все.

За Сталиным и Бухариным тянулись функционеры и околонаучные силы рангом ниже.

Создавалось впечатление, что людей, делавших международную революцию, кто-то околдовал. Нет, все было значительно проще. Идейный, а вместе с ним и политический поворот имел вполне реальные основания. Ими были: на международном уровне – крупные поражения европейского пролетариата, прежде всего в Германии; внутри страны, с одной стороны, скромные, но уже успехи экономики Советского Союза, с другой – сравнительно низкий уровень послевоенного восстановления хозяйства, при котором (уровне) не ощущалось еще потребности в сотрудничестве с мировой экономикой.

Негатив и позитив, причудливым образом переплетаясь в сознании революционных попутчиков (что это – попутчики, стало выявляться только сейчас), вели и приводили их к мысли, что, раз так, можно обойтись и без международной революции (революции в их понимании). Поворот в сознании облегчался недиалектичностью мышления и узостью кругозора. Но, главное, сознание находившихся наверху попутчиков-откатчиков видоизменялось под влиянием токов, исходивших из самых глубин народной толщи.

Здесь, внизу, был сокрыт самый существенный потенциал поворота. Массы, прежде всего крестьянские, мелкобуржуазные, устали тащить на себе мир. Приняв участие в пролетарской революции, получив землю, на которой после шести с лишним лет войны некому было работать, вытерпев «военный коммунизм» и не найдя лучшей жизни в коммунии, они хотели пожить теперь спокойно, отойти от общественных дел, вернуться в свой мир (или мирок). Этот вздох усталости и разочарования внизу, пробежав по вертикальной цепочке общественного сознания, трансформировался наверху в эхо доктрины самодовлеющего национального социализма. Другие обстоятельства могли дать результат в виде иной идейно-теоретической конструкции.

Объективно антиреволюционная теория социализма в одной стране зародилась не столько в головах попутчиков, находившихся наверху, сколько в подсознании, психологии широких масс, стихийно втянутых в революцию и теперь отливающих от нее. Развернувшаяся наверху дискуссия о социализме (против Сталина и Бухарина наряду с Троцким выступили такие крупные деятели партии, как Зиновьев, Каменев, Радек), многим казавшаяся чисто академическими забавами, на деле отражала глубинные изменения в сознании масс. В идейных стычках по поводу социализма мерились силами наступающая контрреволюция и отступающая революция.

Ни Сталин, ни Бухарин не были первооткрывателями национально-социалистического общества. Почти за полвека до их сползания германский социал-демократ Фольмар опубликовал в Цюрихе работу «Изолированное социалистическое государство», где пускал те же стрелы в Маркса и Энгельса (Ленин тогда ходил в первый класс гимназии). Почему германский социал-демократ взялся в то время за создание теории национального социализма? Потому, что это было время реакции, захлестнувшей континент после поражения Парижской Коммуны, период торжества либерализма в Англии. В Германии, напротив, наблюдался рост социал-демократии. Из этого переплетения и родился впервые национальный социализм. История повторилась. Правда, с двумя отличиями. Во-первых, Фольмар только теоретизировал, не имея возможности посягнуть на практику. Во-вторых, делал это более квалифицированно, чем его российские эпигоны в ХХ веке.

В идейной борьбе, развернувшийся вокруг социализма, сталинская группировка не выказала и тени научности. Нигде у Сталина, отмечал Троцкий, его теория в положительной форме не развернута и даже не изложена. Ни на одно возражение Сталин не ответил. Это естественно. Идейный заряд контрреволюции, выраставшей из мелкобуржуазного отката, не мог не основываться на инстинкте обывателя, не мог не быть насквозь иррациональным. Экзальтированные ораторы на многочисленных собраниях не уставали своему «оптимизму», «убежденности в успехе социалистического строительства», своему пафосу (бывает и контрреволюционный пафос) противопоставлять «ликвидаторское безверие в силы пролетариата», «пораженчество» и «скептицизм». Подготовленные аудитории встречали ругань, чередующуюся с коммунистической и патриотической фразеологией, рукоплесканиями и «горячим одобрением генеральной линии партии». Напора мысли у сталинцев хватало только на аргументы типа «отчетный год, прошедший под знаком хозяйственного подъема, полностью доказал возможность строительства социализма в СССР».

Все это выглядело жалко и ... мрачно. Идейный шабаш мог привести к самым трагическим последствиям. Впрочем, первые ягодки уже созревали – от травли, используя силу государства, группировка Сталина переходила к репрессиям.

Я задаю себе вопрос: не напрасно ли в разгоревшейся борьбе Троцкий, другие оппозиционеры апеллировали к объективным закономерностям исторического процесса, научной традиции, авторитету Маркса, Энгельса, Ленина? Скорее всего, напрасно, если к делу подойти сугубо прагматически. Рациональные доводы не только не воспринимались, но и, как мне кажется, совершенно не замечались реакционерами. Но других в запасе у оппозиции не было. Отступающая революция не могла сражаться иначе. Правда и наука являются выражением ее существа. Интересы будущего требовали только таких методов борьбы.

К слову сказать, Троцкий, несомненно, в то время самый сильный в теоретическом отношении марксист, превосходящий на две головы скудоумного Сталина вместе с его компанией, так и не смог выйти на те научные рубежи, которые, быть может, не позволили бы прерваться революционной идейной традиции. В его работах, написанных не только в 20-е годы, но и в конце жизни, когда речь идет о мировой революции или социализме, нет-нет и встречаются механистические ноты. Вета на этом этапе глобального перелома оставила Землю далеко позади. У нас к тому времени уже была совершенно четкая концепция революционного переустройства общества и в ее составе – стройная теория первой фазы коллективизма.

Реакция, наступая под красными знаменами, не могла упустить шанса нарастить свой идейный капитал за счет авторитета Ленина. В сущности, ленинские работы, из контекста которых выдергивались цитаты, и составляли ее основной источник первоначального накопления. Правда, источник весьма скромный. Терзались, за неимением большего, всего две работы. Это – из многих-то сотен по данному вопросу!

Что же откопали Сталин и Бухарин у Ленина по поводу пресловутой победы социализма в одной стране?

В 1915 году в небольшой статье «О лозунге Соединенных Штатов Европы» Ленин писал: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже одной, отдельно взятой, капиталистической стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального, капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран, поднимая в них восстание против капиталистов, выступая в случае необходимости даже с военной силой против эксплуататорских классов и их государств.»

Вот она, победа социализма в одной стране, торжествовал Сталин. Учитель обосновал! Выходило, правда, что своим «обоснованием» Ленин перечеркнул все, что по этому вопросу говорили Маркс, Энгельс и он сам до 1915 года. Сталин не преминул уточнить, что в статье «О лозунге Соединенных Штатов Европы» Лениным впервые в партии был поставлен вопрос о строительстве социалистического хозяйства в одной стране.

Но дело не столько в истории вопроса. Ленин писал-то о совершенно другом, что и вырисовывается при прочтении, конечно, внимательном, даже одной этой маленькой статьи. Что ж говорить о многочисленнейших работах, написанных и до 1915 года, и после «прозрения» Ленина, с 1915 по 1923 год! Что говорить о научной традиции марксизма и его духе!

Ленин писал всего-навсего о завоевании пролетариатом политической власти, о том, что, завоевав ее, он должен организовать для ее защиты и, возможно, даже для наступления на капиталистов производство. Это и есть победа социализма, одна из первых его побед. Именно такая победа и была одержана российским пролетариатом в 1917 году. Тогда научное предвидение Энгельса и Ленина о постранном порядке распада капитализма подтвердилось. И это, кстати, тоже победа социализма, только в области теории, а не революционного творчества масс.

Что касается истории вопроса и назначения статьи, здесь небезынтересно мнение Троцкого. Он писал: «Наиболее, однако, плачевное состоит в том, что цитата эта никак не относилась Лениным к России. Речь шла о Европе в противовес России. Это вытекает не только из содержания цитируемой статьи, посвященной вопросу о Соединенных Штатах Европы, но и из всей тогдашней позиции Ленина.». Троцкий имеет в виду ленинские взгляды того времени, согласно которым в западноевропейских странах уже созрели объективные условия для начала перехода к новому, коммунистическому строю, тогда как Россия стояла на пороге демократической, буржуазной по своей сути революции. Позже Ленин пересмотрел свою позицию.

Столь же бесцеремонно была препарирована и другая приглянувшаяся откатчикам статья – «О кооперации» (январь 1923 года). Я не буду останавливаться на методах ее «анализа» сталинско-бухаринской школой. Они в точности такие же, как и в случае со статьей «О лозунге Соединенных Штатов Европы».

Так, из двух совершенно ложно истолкованных цитат и собственного «оптимизма», при помощи запугивания, травли и репрессий, была сделана «теория построения социализма в СССР». Вернее, была фальсифицирована. Этот метод на многие десятилетия стал основным, если не единственным.

Когда в конце 1960-х годов стало выясняться, что «коммунистическое строительство» почему-то не идет, последователи Сталина (он умер в 1953 г.) в который уже раз ухватились за спасительный ленинский авторитет. В результате появилась «концепция развитого социализма», которую Ленин якобы разработал в 1918 году и которую зловредные темно-синие переплеты прятали целых полсотни лет. Только сейчас из них удалось вытянуть тайну, что коммунизму предшествует развитой социализм. Фальсификация была шита теми же белыми нитками. В выступлении, на которое указывали «ученые» из окружения Брежнева (он находился во главе партии-государства в 1964-83 гг.) Ленин, во-первых, взял выражение «развитое социалистическое общество» из тезисов Московского губкома партии, во-вторых, эти тезисы критиковал, резюмируя свою критику словами «все это сплошная путаница!», наконец, в-третьих, путаники из Московского губкома писали, правда, неграмотно, о полном коммунизме. С другими цитатами (их набрали шесть) дело обстояло ничуть не лучше.

Надо сказать, что цитатчики, как в 20-е, так и в 60-е годы, пользовались, и не без успеха, определенными сложностями в марксистской терминологии.

Насколько я знаю, в ветианской научной традиции применение и понимание терминов никогда не вызывало затруднений. Неизменно, со времени Ларка и Фрэна, противоположный капитализму строй у нас назывался коллективизмом, революционный  переход  мира  от  капитализма  к  коллективизму – глобальным переломом (иногда глобальной революцией), революционера, приверженца коллективистских взглядов – коллективистом.

На Земле Маркс и Энгельс с середины ХIХ века, т.е. с начала движения, в принципе то же самое именовали соответственно коммунизмом, коммунистической революцией и коммунистом. Однако, от этой тройки основных терминов по ряду причин, в частности из-за реакции, наступившей после поражения Парижской Коммуны, и использования этих же слов представителями других революционных течений, пришлось отказаться. На смену им (без изменения смысла) пришли: социализм, социалистическая революция, социалист (или социал-демократ). Но предстояла еще одна метаморфоза, на этот раз после того, как социалистические лидеры во время первой мировой войны заняли пробуржуазные, националистические позиции. Ленин порывает с ними не только идейно и организационно, но и в терминологическом отношении. Опять в оборот входит первоначальный, введенный еще Марксом и Энгельсом набор.

Вывод из всего этого прост: чтобы понимать автора какой-либо работы, надо знать, когда она написана, какими терминами тогда пользовались. Неплохо еще иметь в виду и индивидуальные особенности того или иного автора. Так, например, педантичный «первый русский марксист» Плеханов часто не жалел времени и места для уточнения понятий, писавший на стыке двух «словесных эпох» стремительный Ленин иногда на одной странице в одинаковом значении употреблял старый и новый термины, консервативный в этом вопросе Троцкий до конца жизни не смог отказаться от слова «социализм» для обозначения высшей фазы коллективистского строя.

Фальсификаторы, по крайней мере, некоторые из них, конечно, знали о нелегкой судьбе слов. Но сделали из исторических изменений терминологии тайну и берегли ее, как зеницу ока. Не будь этой тайны, не будь словесных превращений, неясностей, небрежностей и оговорок, на чем бы они паразитировали вместо авторитета Ленина и революции?

Итак, насквозь ложная «теория социализма в одной стране» была сделана. У власти находились ее творцы. Разумеется, они не собирались ограничиться только изданием учебников «с дополнениями и изменениями». Дело переходило в практическую плоскость.

Когда велись жаркие идейные баталии, в центре внимания была вторая часть формулы («в одной стране»). Теперь, когда возможность построения социализма была «доказана», и «теория» освещала путь для практической деятельности, должен был встать вопрос о характере этого строящегося социализма.

Но  вопрос  так  и  не  встал  в  полный рост.  Он  и  не  мог встать – в марксистской концепции социализма не хватало основного логического звена. Природа социализма лишь нащупывалась.

Во что же тем не менее могла развернуться сталинская формула?

Так как новоявленный «социализм» органично состыковывался с «переходным периодом от капитализма к социализму», он оказывался в силу этого свободным от капиталистических черт, элементов, организаций: конкуренции, частной собственности, рынка, экономических стимулов, интересов, товарно-денежных отношений... Все это (речь не идет о декорациях) сбрасывалось в «переходный период». Социализм из переходного строя, каким его дает логика истории, превращался в какой-то антикапитализм. Он, совершенно незрелый и неготовый для этого, а «строители» в скором времени стали форсировать его установление, должен был принять на себя функции (и ношу) коммунизма.

Сталинцы, таким образом, субъективно брали курс на социализм, но объективно выходило, что дело идет к насаждению коммунизма. Хотя ни то, ни другое невозможно. Социализм вообще нельзя построить из-за его переходности. Коммунизм не может вместиться в узкие национальные рамки.

Что это, насилие над историей? Вряд ли. Насилие над историей – вещь весьма условная. Попытки насаждения в настоящем будущего или прошлого всегда являются насилием над людьми.

На это была объективно направлена формула, узаконенная ложью, силой государственной власти и социальным весом отливающих от революции масс. Будет ли она реализована, зависело от обстоятельств развития страны.

Троцкий назвал 1924 год годом великого переворота. Это было спустя семь лет после Октябрьской революции.

Какие законы истории привели от октябрьской победы к начавшемуся перевороту? Какие события уместились на этом историческом интервале? Чтобы ответить на эти вопросы, мне придется предпринять экскурс в область теории и вернуться по оси времени не только к земному 1917 году, но и в наше более отдаленное прошлое.

НА СЛЕДУЮЩУЮ СТРАНИЦУ