4 [ЗАКОН ВОЛНЫ]

История социологии знает немало прямо-таки тупиковых ситуаций. Казалось бы, сделано все: выяснена объективная обусловленность того или иного явления, ухвачены причинно-следственные связи, обнаружены, если речь идет о становлении нового, его экономические организации в теле сходящей с исторической сцены прежней общественной формы. Истории – объясненной, понятой, переложенной на язык логики! – остается только реализовываться. И она действительно реализуется. Но как! Прогресс мучительно прокладывает себе дорогу, льется кровь, общество топчется на месте.

Почему так происходит? На этот вопрос безукоризненные, сухие теоретические выкладки не дают ответа. Ответ, кроме сакраментального «в конечном счете», ими и не предусмотрен.

Так почему же прогресс не идет прямой дорогой? Чтобы ответить на этот вопрос, надо подняться над нижним, абсолютно обязательным на начальной стадии исследования ярусом теории. Необходимо с объективного уровня, о котором я уже говорил, взойти, не отрываясь от него, выше, увидеть историю как объективно обусловленную деятельность людей. В противном случае сквозь редкую ячею сугубо объективного подхода постоянно будет проскальзывать череда реальных событий, будут незамеченными уходить чаяния и страсти людей, их жизнь, то, из чего история собственно и состоит.

Когда теория остается наедине с объективной необходимостью, и это свидание затягивается, наука дает ответ лишь на вопрос «что происходит?» (или «что должно произойти?»). При этом вопрос «как?» полностью теряется за объективно неизбежным и таким далеким «конечным счетом». А ведь в ответе на этот вопрос – судьбы людей. Ответ на вопрос «как?», если его переложить на язык организации, руководства, тактики, способен превратиться в могучую силу. В ту силу, овладев которой, носители прогресса могут сделать единственное, на что способен человек в своем воздействии на объективный ход событий, – облегчить историческое движение, смягчить муки рождения нового, уменьшить количество жертв. Разве этого мало?

Гуманизм состоит не в отстаивании и попытках приложения к практике пусть даже самых высоконравственных, но оторванных от действительного развития идей. Высший гуманизм заключается в исторической деятельности, опирающейся на познание необходимости, все более глубокое, детальное, перекидывающее мостик от вопроса «что?» к вопросу «как?», от голой абстракции движения общества к жизни отдельного человека.

Каких только обвинений в антигуманизме не выслушали в свое время наши основоположники. Критическая полоса продолжалась и после их смерти, до тех пор, пока поднятая на «человеческий ярус» наука об обществе не стала широко и методично претворятся в жизнь.

Маркс и Энгельс, а позже Ленин, другие теоретики и революционеры не избежали подобной участи. Как и у нас, эта критика, продолжающаяся и сейчас, порой в самых оголтелых формах, основывалась на полном непонимании логики развития новой науки. Я не говорю о том, что в сущности она никогда не была справедливой. Марксистская традиция, изначально ухватив линию общественного прогресса и уже только поэтому прочно закрепившись на гуманистических позициях, на определенном этапе должна была решительно выйти за пределы вопроса «что?». Мне представляется, к такому прорыву вплотную подошел Энгельс.

В 1892 году во введении к английскому изданию своего труда «Развитие социализма от утопии к науке» он писал: «Оригинальное явление: во всех трех великих восстаниях буржуазии [реформации и крестьянской войне в Германии ХVI века, английской революции ХVII века и французской революции ХVIII века – С.Р.] боевой армией являются крестьяне. И именно крестьяне оказываются тем классом, который после завоеванной победы неизбежно разоряется в результате экономических последствий этой победы. Сто лет спустя после Кромвеля английское йоменри почти совершенно исчезло. А между тем исключительно благодаря вмешательству этого йоменри и плебейского элемента городов борьба была доведена до последнего решительного конца и Карл I угодил на эшафот, чего одна буржуазия никогда не смогла бы сделать. Для того, чтобы буржуазия могла заполучить хотя бы только те плоды победы, которые тогда были уже вполне зрелы для сбора их, – для этого необходимо было довести революцию значительно дальше такой цели; совершенно то же самое было в 1793 г. во Франции, в 1848 г. в Германии. По-видимому, таков на самом деле один из законов развития буржуазного общества.

За этим избытком революционной активности с необходимостью последовала неизбежная реакция, зашедшая в свою очередь дальше того пункта, за которым она сама уже не могла продержаться. После ряда колебаний установился наконец новый центр тяжести, который и послужил исходным пунктом для дальнейшего развития.».

Этим наблюдением Энгельса, другими его замечаниями был отмечен подход к одному из важнейших законов революции и целому разделу теории. После Энгельса интерес к данной теме проявляли Роза Люксембург, Ленин, Троцкий. Ленин и Троцкий пытались приложить наблюдение Энгельса к российской действительности, проводили многочисленные параллели между буржуазной революцией ХVIII века во Франции и рабочей революцией, начавшейся в 1917 году в России. Для обозначения российской контрреволюции ими использовалось ставшее нарицательным слово «термидор» (27 июля 1794 года, 9 термидора по революционному республиканскому календарю, во Франции произошел контрреволюционный переворот). Однако, завершить эту работу так и не удалось.

В ветианской традиции неравномерное, посредством приливов и отливов, развитие революции было обобщено в законе волны.

Однако, это название, как и собственно понимание глубинных мотивов колебательных движений общественной системы в эпоху революций (не только буржуазных), пришло значительно позже. Для того, чтобы от наблюдений, констатации фактов и гипотез перейти к историческим обобщениям и, далее, – к познанию на этой основе тех человеческих характеристик, которые обусловливают действие закона, нужен был опыт своей – рабочей – революции.

Поначалу наши пионеры науки лишь подметили прерывистое, с отступлениями, продвижение буржуазного строя. История Преовейского архипелага, этого первоначального очага нашего капитализма, свидетельствовала совершенно однозначно: везде, будь то Рамгения или Ялиган, Дриен или Нафрия, Гревия или Стриава, буржуазный строй утверждался в результате ряда попыток, каждая из которых представляла собой колебательное движение. Везде, разумеется, далеко не в одинаковой форме, после революционного прилива, взрыва политического радикализма революционеров и серии с объективной точки зрения преждевременных экономических мероприятий следовал откат, политическая реакция и возврат к прежнему положению вещей. Но возврат нигде и никогда не был полным, откат не доходил до точки старта революции. Революция, делая два или три шага вперед, отступала на один или два. Капитализм утверждался посредством взлетов и падений, приливов и отливов.

Переходя в атаку и действуя какое-то, кстати, весьма ограниченное, время на значительном удалении от своих позиций, капитализм успевал под прикрытием этой атаки окопаться на новом, несколько выдвинутом рубеже, чтобы несколько десятилетий спустя уже с него перейти в новое наступление.

Капитализм продвигался вперед подобно набегающей и откатывающейся волне. Каждый новый цикл означал некоторую историческую передвижку всей общественной системы. Таких передвижек, таких волн требовалось несколько, чаще всего три-четыре (на Земле французская буржуазная революция, считающаяся классической, одолела старый строй в четыре приема; подъем ее волн начинался в 1789, 1830, 1848 и 1871 годах).

За преовейскими революциями, нашей классикой, процесс капитализации перекинулся на другие архипелаги. Закон волны действовал и в буржуазных революциях второй очереди. Даже в экспортируемых колониальных буржуазных революциях, уже в период завершения капитализации мира, угадывались исключительно специфические приливы и отливы.

Охватив всю Вету, капитализм оказался на пороге своей гибели. Начался глобальный перелом. Первые же его революции показали, что закон волны универсален. Догадки Фрэна подтверждались. Приблизительно тогда же в более глубоких пластах истории, прежде всего на переходе от первобытного к классовому периоду, также были обнаружены, правда, весьма своеобразные, волны.

Теперь настало время разобраться в существе такого порядка становления нового социального качества. Громадное количество накопленных данных подталкивало теоретиков к этой работе. Но, главное, это было необходимо. Рабочие революции, сливающиеся в интернациональный поток глобального перелома, требовали объяснения и использования «волнового феномена». Теоретические основы закона волны разрабатывались Ненли и Бростайном прежде всего в интересах утверждения грядущего коллективистского строя, разрабатывались на опыте первых рабочих революций и применительно к их специфике.

Тогдашним лидерам науки сразу же удалось войти в человеческое измерение теории, связать объективную необходимость революции не только с интересами (классовыми, групповыми, индивидуальными), но и психологией людей.

Впоследствии теория революционных волн, возникшая на стыке социологии и социальной психологии, сыграла огромную роль в практическом осуществлении революции. Она дала возможность предвидеть в основных чертах ближайшее и более отдаленное будущее, формировать тактику, уклоняться от преждевременных выступлений, организованно отступать и готовиться к новому приливу. Незаметная теоретическая работа, без всякого преувеличения, спасла многие миллионы жизней.

Почему же неизбежны волны?

Потому что революцию делают люди, со всеми присущими им человеческими чертами. Люди, которые увлекаются, на­деются на легкий и скорый успех, переоценивают свои возможности, верят в светлое будущее, обязательное торжество справедливости и всесилие своих вождей. Но люди не были бы людьми, если бы, столкнувшись с трудностями, они с той же обязательностью не разочаровывались, не обнаруживали усталость, не впадали в растерянность и уныние, не крушили воздвигнутых ими же идолов.

Далее, поскольку революция есть движение и брожение самых широких масс, отмеченные качества первой и второй групп (периода подъема и периода отката соответственно) усиливаются. Проявляется «эффект массы», в действие с полной силой вступают законы социальной психологии. Люди, объединенные общественным потрясением и вовлеченные в общий исторический поток, вместе легче возбуждаются, зачастую становятся сплошь революционерами и, уставая и разочаровываясь, так же вместе, столь же решительно и в массовом порядке отворачиваются, отливают от революции.

Наконец, в революции участвуют разные люди, принадлежащие к различным общественным слоям. Одни действуют со знанием дела, целеустремленно, видят трудности и преодолевают их, другими движет вера, надежда и исторический поток, в котором они оказались, зачастую вопреки своим предреволюционным взглядам и установкам. Первых – меньше, вторых – больше; первые – революционеры, вторые – попутчики; первые – последовательны и остаются революционерами и в период спада революции, из вторых революционность улетучивается без следа, уступая свое место опустошенности, озлобленности, деятельности уже на стороне контрреволюционных сил.

Попутчики  (в  том  числе  и  в  составе  революционного класса) – великая сила: без них невозможна революция. Попутчики – страшная сила: они, активно или безучастно, обеспечивают, пользуясь земной терминологией, термидор.  Попутчики – переменная сила: удовлетворив свои интересы и разочаровавшись в своих надеждах, они переваливают на другую чашу революционных весов. Попутчики – необходимая сила: их существование и действие обусловлены объективно-классовым строением общества.

Революция не может обойтись без попутчиков, потому что она происходит там и тогда, где и когда налицо общенациональный кризис. Революция затрагивает общество в целом, в той или иной степени, за очень небольшим исключением, активизирует всех его членов. Если бы было иначе, мы имели бы не объективно назревшее общественное явление, а авантюру какой-либо клики.

Разумеется, предреволюционный кризис и начавшаяся революция не переводят автоматически дотоле аполитичные массы только на революционные позиции. Получает пополнение и контрреволюционный лагерь. В рабочей революции по обе стороны общественного разлома оказывается прежде всего мелкая буржуазия. Выведенная из «мирного» состояния, при котором разрывающие ее противоположные интересы стабилизированы, уравновешены, а потому – сосуществуют, она разделяется на попутчиков революции и охрану старых порядков. Революция лицом к лицу сталкивается с фашизмом. В какой пропорции происходит размежевание мелкой буржуазии, зависит от особенностей страны и действий революционных сил.

В России в 1917 году потенциал фашизма был ничтожен – широчайшие массы тяготели влево (на Земле левыми называют сторонников прогрессивных преобразований, революционеров, правыми – консерваторов и реакционеров). В других странах несколько позже буржуазии, опирающейся на фашизм, удалось задушить революции.

Революция включает на полную мощь законы социальной психологии, корректирует политические установки миллионов людей, втаскивает в себя громадные и при этом пестрые массы и побеждает благодаря попутчикам. Революция поэтому в известном смысле всегда преждевременна. Но «преждевременность» ее закономерна. Она обусловлена тем же классовым строение общества. «Своевременная» революция была бы возможна, если бы вся ее «армия» состояла из одинаково зрелых, одинаково организованных и одинаково последовательных людей, из класса-монолита. Однако, так не бывает. Классовое общество меньше всего походит на чеканящую шаг роту. Напротив, оно исключительно тонко дифференцировано, особенно в межполюсной (межклассовой) зоне.

По той же причине революция отмечена (наряду с «преждевременностью») и определенной долей стихийности. Ведь в нее втягиваются люди, еще вчера вообще не задумывающиеся о каких-либо общественных проблемах. Их приводят в революцию инстинкт, смутные стремления, симпатии и социальное тяготение. Для одних революция становится школой борьбы, в которой выковывается их сознание, для других, попутчиков, – очередным зигзагом на жизненном пути. Последние, т.е. стихийный элемент революции, без которого она в принципе невозможна, привносят в объективно прогрессивное движение общества дезорганизацию, злоупотребления, террор.

Таков формирующийся на исключительно многообразном и противоречивом классово-слоевом фундаменте общества человеческий, субъективный фактор революции. Он включает в себя не только последовательно-революционную часть класса, организацию и сознание авангарда, партию, вождей, выдержанные теоретические установки. Наряду со всем этим в него входят попутчики, их психология, дезорганизация, инстинкт, шкурничество,  стихия.  Второй – необходимый и переменный – компонент субъективного фактора обеспечивает, соединяясь с первым, прилив революции и ее победу, вычитаясь из первого, – отлив и поражение. Вот что вздымает и опускает революционную волну.

Революция не может обойтись без поражения, как волна прибоя, накатываясь на берег, не может не скатиться обратно.

Но революции в отличие от волн не пенятся на одном месте. Побеждая и терпя поражения, вызревая в периоды затишья и вновь разгоняясь для штурма старого мира, они шаг за шагом перемещают громоздкую общественную систему по пути прогресса. Напор революции, соединяясь с силой течения истории, заставляет общество продвинуться на большее расстояние, чем то, на которое способна отбросить его действующая против исторического течения сила реакции. Я уже писал, что время прилива революции меньше времени отлива. «Социальное расстояние», преодолеваемое революцией, напротив, превосходит «социальное расстояние», которое может осилить реакция.

Поверженная революция оставляет след не только в памяти людей. Она приносит с собой неуничтожимые до конца изменения в общественных отношениях. В этом состоит историческое значение поверженной, а другой она и не может быть, революции.

Революционеры, пришедшие в 1917 году к власти в России, работали на историю. Не имея завершенной теории революционных волн, располагая только ее компонентами, они чувствовали, знали из опыта буржуазных революций, что являются временными руководителями. Они рассчитывали поначалу, самое большее, на несколько месяцев. Их декреты имели более пропагандистское, чем административное значение. Главным было, как вспоминал Троцкий, «оставить как можно более глубокую борозду в памяти народа».

Видная деятельница большевистской партии (большевистской называлась в России революционная марксистская партия) Коллонтай говорила: «...большевики, без сомнения, погибнут, но прежде они научат людей неизвестным до них словам, новым мыслям, которые никогда не будут забыты. Декреты русского революционного правительства станут для будущего пролетариата тем, чем были для третьего сословия декреты Великой французской революции – маяком, освещающим лучший мир. Проснутся новые надежды, начнутся новые сражения.».

Российская революция подтвердила закон волны. Теоретическая интуиция не подвела вождей революции. Большевики погибли. Погибли физически и как партия. Немногим удалось уцелеть. В общем-то они знали, на что идут. Но никто из них тогда не мог предположить, каким необычным, лицемерным, кровавым будет российский термидор, каким непростым и долгим окажется путь России и мира к новой революционной волне.

НА СЛЕДУЮЩУЮ СТРАНИЦУ