Глава IX

ЭПИЛЕПСИИ И ДИСЛЕКСИИ

Наш воспринимающий и реагирующий на средовые воздействия аппарат, которым является психика, не может не соответствовать историческому месту, «выделенному» человеку и обществу вселенским процессом. Об этом месте, об обусловленной им двойственности психики «разумного животного» мы достаточно подробно говорили в первой главе.

Переплетение исторических противоположностей, биологического и логического, характеризующее психику в целом, мы можем обнаружить как в её мегаструктурных подразделениях, каковыми являются блоки, так и в менее солидных составляющих, вплоть до отдельных психических черт.

Но мы не станем мельчиться, читатель. Сосредоточив своё внимание в последних четырёх главах на одном из блоков психики, а это был блок ориентации, мы и в данной главе будем работать, если можно так выразиться, на блоковом уровне. Только теперь, точнее, в первой части главы, нас будет интересовать не верхний – интеллектуальный – ярус этого блока, а исторически ему противоположный, тот, где психическое восприятие и реагирование имеют бездумный, неконцептуальный, по сути дела, животный характер (вы, конечно, понимаете, что психика – не инженерное сооружение, и что слово «ярус» я употребляю не в том смысле, в каком его употребляют архитекторы или строители).

На нижнем – бездумном – ярусе блока ориентации мы попытаемся найти лишённые какой бы то ни было интеллектуальной завязки проявления психики. Максимально выразительными и поэтому наиболее выигрышными для исследования являются, и, надеюсь, вы в этом убедитесь, читатель, крайние, болезненные проявления. Поэтому, зацепившись за какую-либо свободную от искры разума, т.е. в известном смысле противоположную «болезни ума» (шизофрении) аномалию, мы, может быть, распутаем весь клубок в принципе животных психических ориентационных аномалий.

По секрету скажу вам: я знаю, что клубок мы не только распутаем, но и приведём животные ориентационные болезни человека в систему. А путь к системе мы начнём с рассмотрения явно бездумной болезни, название которой фигурирует в заголовке главы. Я имею в виду эпилепсию. Вы, конечно, что-то знаете об этой болезни.

Предполагаю, уважаемый читатель, у вас появились два вопроса.

Во-первых, вы, мягко говоря, сомневаетесь, что этот недуг можно отнести к болезням ориентации. Что ж, поживём – увидим.

Во-вторых, вы скажете, что вам, впрочем, и всем другим людям, как учёным, так и не очень, известна эпилепсия, а не эпилепсии, скорее всего, по ошибке «размножившиеся» в заголовке. На что я отвечу, что никакой ошибки тут нет, потому что для психики, имеющей поляризованную структуру, наличие какой-либо единственной болезни (без её антипода) является, вообще-то говоря, нонсенсом, а для специалистов по психике, мягко говоря, – пробелом. С ответом на вопрос «какие (и в каком числе) имеются эпилепсии» мы также повременим.

А вот подбираться к нему мы начнём прямо сейчас. И начнём с некоторых фактов, позволяющих обнажить сущность этой – общеизвестной (пока будем называть её так) – характеризующейся припадками и потерей сознания болезни, а точнее, одной из разновидностей эпилепсии.

Оказывается, есть в общем-то безобидные для здорового человека внешние условия (состоящие лишь в незначительном давлении на него определённой среды), которые у людей, имеющей склонность к эпилепсии, вызывают её приступы.

Так, одним из видов средового воздействия, пагубного для страдающего эпилепсией человека, может быть мелькание света, например, солнечного, пробивающегося сквозь листву при поездке по обсаженной деревьями дороге на машине, поезде или велосипеде. Обычно хватает нескольких минут такого мелькания, чтобы склонность к эпилепсии вылилась в эпилептический припадок.

Я довольно часто езжу на электричке поздней осенью, когда мелькание, разумеется, в солнечный день, намного более интенсивно, чем летнее (осенью солнце стоит низко, а прорех на деревьях, ибо листья уже опали, намного больше, чем летом). Должен сказать, что дискомфорта из-за мелькания я никогда не ощущал.

Не подумайте, читатель, что о своей невосприимчивости к мельканию я говорю для того, чтобы указать на своё железное психическое здоровье. Нет, этим замечанием я преследую другую цель. Какую? На этот вопрос вы получите ответ, когда я расскажу вам о других эпилептогенных видах средового воздействия.

Из, так сказать, транспортных видов средового давления, наверное, надо ещё назвать мелькание, провоцируемое винтом вертолёта. Впрочем, и работа его двигателя тоже представляет собой мелькание, только звуковое. Во всяком случае, эпилептические припадки у пассажиров вертолётов случаются значительно чаще, чем у людей, летающих на самолётах.

Среда может давить на склонного к эпилепсии человека не только в процессе его движения, но и в статике, например, во время пребывания на берегу водоёма, если дует лёгкий ветерок, и водная рябь «бликует» под лучами солнца.

О провоцирующей припадок роли мелькания знали ещё в Древней Греции. Если юноше, смотрящему на вращающийся гончарный круг, становилось не по себе, он не проходил проверку на мужественность. Понятно, что дело тут не в какой-то магической силе круга, а в мелькающих в полутёмной мастерской гончара бликах, порождаемых стремительным движением окроплённой водой поверхности.

Наше время «одарило» человека новыми формами эпилепсии, например, так называемой музыкальной, а вслед за ней – и телевизионной.

Музыкальную эпилепсию, правда, не в полном объёме, ибо её кульминация оставалась за дверями зрительного зала, мне довелось пару раз наблюдать в Филармонии. Думаю, понятно, что в концертном зале такую эпилепсию провоцирует быстрая музыка, импульсы которой (да простят меня любители музыки за такое выражение) бьют по склонному к эпилепсии человеку с непосильной для его «приёмника» частотой.

Страдающие эпилепсией люди знают, что на «эпилептогенном концерте» с ними может случиться припадок. Поэтому они стараются приобретать билеты на места около прохода, чтобы быстро можно было выбежать из зала (за некоторое время до эпилептического припадка у многих, если не у большинства, страдающих эпилепсией возникает зрительная аура, которая, как правило, служит сигналом к самоэвакуации).

Что касается телевизионной эпилепсии, о которой заговорили в середине прошлого века, её, на мой взгляд, целесообразно разделить на два рода.

Телеэпилепсия одного рода в принципе ничем не отличается от той, что вызывается мельканием солнца или солнечными зайчиками. Только в этом случае источником мелькания является неисправно работающий телевизор [См.: Мыслободский М. Гончарный круг – индикатор болезни//Наука и жизнь, 1969, № 11, стр. 105-106.].

Другой род телевизионной эпилепсии связан не с неисправным телевизором, а с «неисправной» режиссёрской работой. Такая эпилепсия провоцируется чрезмерной для больного скоростью смены поз героев (особенно, в мультфильмах), кадров, сюжетов.

Вообще, поставляемый экраном материал нуждается в интеллектуальной обработке. Однако, наряду с ней, психика осуществляет и его (материала) бездумное, животное, так сказать, частотное восприятие. Приёмником «бездумной составляющей» служит попавший в поле нашего внимания нижний ярус психики.

Однажды, читая лекцию, ибо меня поджимало время, я на свою беду весьма существенно увеличил скорость подачи материала. Не зная, что одна из моих слушательниц, женщина тридцати с небольшим лет, между прочим, психолог, страдает эпилепсией, я, как говорится, всё накручивал и накручивал круги. И тут произошло то, что должно было произойти. С моей коллегой случился эпилептический припадок.

К счастью, всё обошлось. И уже через полчаса вместе с полностью оправившейся дотошной коллегой, которая во время лекции стремилась не пропустить ни единого слова, мы разбирались в причинах происшедшего.

Конечно, не мне судить о качестве прочитанной лекции, но, видимо, она была неплохой – ещё во время падения женщины со стула аудитория на едином выдохе поставила диагноз: эпилепсия. Лекция, между прочим, и была посвящена небезразличным для моей несчастной слушательницы эпилепсиям.

Так что мне довелось спровоцировать эпилептический припадок «неисправной» лекторской работой. С тех пор я не «мелькаю» перед аудиторией.

Как видите, уважаемый читатель, общеизвестная эпилепсия и её кульминация – припадок связаны с невозможностью воспринимать быстро поступающую информацию (есть и другие, в частности, внутренние факторы, на которые я укажу попозже). Это – у больного человека. А вот интересно, как у здорового?

Вы знаете, что среда может оказать весьма сильное деформирующее влияние на психику. Я тоже это знаю.

И вот как-то глубокой осенью, собравшись с духом, я с помощью солнечного мелькания решил спровоцировать у себя хотя бы что-то похожее на эпилепсию (зная свои психические константы, на большее я и не рассчитывал).

К эксперименту я начал готовиться накануне. Спать лёг попозже и, проспав пару часов и не позавтракав (приём пищи я отложил до окончания «самоистязания»), оседлал велосипед и на скорости более 20 км/час (это – очень высокая скорость для дорожного велосипеда), промчавшись приблизительно двадцать пять километров, уже изрядно уставший, прибыл в исходную точку.

Почему я так детально описываю подготовительные мероприятия? Потому что, и я об этом уже говорил, недосыпание, голод, усталость, другие виды изнурения способствуют входу в вызываемую средовым влиянием «болезнь» (надеюсь, вы помните причину, по которой в пятой главе слово «болезнь» я заключил в кавычки).

Немного отвлекусь от описания своего опыта.

Когда со слушательницей, с которой на моей лекции случился припадок, мы выясняли его причины, оказалось, что прошедшей ночью она плохо спала, спать легла поздно («пересидела с подругами»), «выбежала» из дома, не позавтракав, вместо обеда «перехватила полшоколадки» (между прочим, в определённых случаях шоколад может послужить спусковым механизмом эпилептического приступа), в общем, пришла на лекцию, как она выразилась, никакая.

Вот эти причины, вкупе с моей «пулемётной» лекцией, и обусловили эпилептический припадок. Но выяснилось, правда, чуть позже, что не только они.

Моя коллега в конце концов поделилась и секретами своей личной жизни. Она рассказала о рукоприкладстве мужа, о полученной в ходе очередной силовой акции серьёзной травме головы. После этой травмы и начались у прежде здоровой женщины эпилептические припадки.

Таким образом, уважаемый читатель, пример одного человека раскрыл нам почти все причины общеизвестной эпилепсии. Это, во-первых, всякого рода изнурение, не только телесное, но и нервно-психологическое, во-вторых, невозможность воспринимать быстрый поток не требующей интеллектуальной обработки информации и, в-третьих, повреждения головного мозга, именуемые на психиатрическом сленге органикой.

Чтобы список внешних рычагов эпилепсии был полным, к перечисленному следует ещё добавить определённые химические воздействия, прежде всего, обусловленные употреблением так называемых эпилептогенных продуктов.

Наряду с внешними причинами, естественно, существуют и внутренние – генетические (как мы выяснили в третьей главе, «неисправная» генетика представляет собой содержательную сторону заболевания, в то время как внешние воздействия являются конкретизирующей и оформляющей болезнь стороной). К сожалению, на сегодня «ремонт» чреватой эпилепсией генетики не представляется возможным.

Таковы все факторы общеизвестной эпилепсии. Все они, приходя в соприкосновение с неспособностью нервной системы проводить сигналы с общественно-выверенной, нормальной скоростью, будучи генетическими, влекут за собой эпилепсию, а являясь средовыми, «работают» на её усугубление.

Однако вернёмся к моему эксперименту. Предваряющее его «самоистязание» не ограничилось недосыпанием, голодом и велосипедной гонкой. Целый день я штурмовал буреломы вдоль извилистой местной речки, проделав таким образом ещё километров пятнадцать.

К концу дня я созрел для опыта. Вернувшись в исходную точку, я выкатил на дорогу спрятанный в ельнике велосипед, взгромоздился на него и что было сил помчался расстреливаемый, как из пулемёта, мелькавшим сквозь голые кроны деревьев солнцем.

Минут через десять у меня стало падать зрение, а ещё через пару минут я «въехал» в самую настоящую, описанную в литературе предэпилептическую ауру. Оставалось немного дожать, но как я не старался, аура, держась на постоянном уровне, никак не переливалась в приступ. Видимо, не дано (этот эксперимент я повторил через год с тем же результатом).

Что я извлёк из своих опытов?

Во-первых, мои эксперименты ещё раз подтвердили, что определённое воздействие среды может если не вызвать «болезнь», то хотя бы приблизить к ней.

Во-вторых, мне удалось испытать то, что больной эпилепсией чувствует перед наступлением приступа.

В-третьих, на себе протестировав связь мелькания и общеизвестной эпилепсии, я предположил, что мелькание, возможно, является ключом к её (эпилепсии) теоретическому осмыслению и, далее, к нахождению её места в системе (ибо никакая психическая аномалия по причине поляризации психики и «устройства» её блоков не может быть «одиночкой», но с необходимостью должна являться компонентом той или иной объективно упорядоченной структуры).

Если такой ключ существует, и мы воспользуемся им, перед нами откроются исключительно широкие перспективы. Попробуем, читатель?

Поставим вопрос так: что скрывается за мельканием и за склонным к эпилепсии субъектом? Ответ на этот вопрос, что называется, лежит на поверхности.

За мельканием стоит среда, поставляющая в сверхвысоком темпе (для больного) не подлежащую осмыслению информацию. Такая среда (по отношению к страдающему эпилепсией человеку) является, если можно так выразиться, а я считаю, что можно, гиперфлуктуирующей стороной.

Психика больного эпилепсией представляет собой противоположность такой среды. Не имея возможности воспринять и переработать заливающий её сверхбыстрый поток информации, она в связке «среда – человек» являет собой тормозную, гиперманиакальную сторону.

Налицо конфликт человека и «расстреливающего» его мира. Какая сторона выйдет победителем? Конечно, не человек. Его психика неминуемо потерпит поражение. Как, каким образом?

Под натиском несоизмеримого с ней по своей мощи противника психика полностью капитулирует – откажется работать, отключится посредством эпилептического припадка. Человек потеряет сознание и на какое-то время по сути дела утратит психику.

Разве не так происходит на самом деле? Я думаю, вы без моей подсказки ответите на этот в общем-то риторический вопрос.

Должен заметить, что приступ эпилепсии может случиться и без мелькания, оказаться обусловленным лишь химически. Чаще всего именно так и происходит. Мы знаем, что любая психическая реакция имеет под собой химическую (упрощая, её можно назвать гормональной) основу. По какой-то причине, к примеру, вследствие употребления в пищу какого-либо продукта или комбинации продуктов «химия» сама по себе может спровоцировать эпилептический припадок (не исключено, что спустя несколько часов после еды). На функционирование «химического цеха» оказывают влияние усталость, недосыпание и прочие, так сказать, немелькающие факторы. Такое влияние имеет место постольку, поскольку организм человека представляет собой систему взаимодействующих разноуровневых подразделений.

Эпилепсия, как и всякое другое психическое явление, спектрирована. Человек может «отключиться» как полностью, так и частично. Дело может завершиться припадком и потерей сознания, а может – и лёгким головокружением и незначительным притуплением мыслительной деятельности. Было бы хорошо, если бы градации занимающего нас заболевания учитывались во врачебной практике.

Всё, что было сказано до сего момента, касается, как я её несколько раз назвал, общеизвестной эпилепсии (вскоре мы ей дадим другое имя).

Сейчас мы отправляемся на поиск тех разновидностей, о существовании которых даже не подозревает наука о психике. Возможно ли их обнаружить? Конечно. Зная, что психика поляризована и определённым образом структурирована, это не так трудно сделать.

Поиск первой «незнакомки» мы совместим с проверкой на истинность данного выше определения конфликтующих человека и среды. Напомню, они были определены в качестве, соответственно, гиперманиакальной и гиперфлуктуирующей стороны. Если мы опишем и найдём в жизни противоположную общеизвестной эпилепсии «незнакомку», с определением сторон мы не ошиблись.

Тогда же мы сможем поменять название «общеизвестная» на имя, соответствующее психическим особенностям носителя заболевания. Впрочем, это имя уже, как говорится, читается между строк. Ведь наименованиями конфликтующих сторон я в общем-то приписал рассмотренную нами эпилепсию к блоку ориентации. Выходит, я назвал её гиперманиакальной (или эпилепсией гМ).

Попытаемся «сконструировать» эпилепсию, которая в своих главных чертах была бы противоположностью эпилепсии гМ. Каковы эти черты?

Во-первых, для психики носителя такой эпилепсии непереносимым должно являться замедленное поступление неконцептуальной информации. А противостоящая психике среда должна давить на неё, наверное, лучше сказать, капать, именно таким образом, т.е. весьма и весьма разреженной информацией.

Во-вторых, отключение сознания в результате разрешения конфликта психики и среды должно происходить не во взрывной форме, как при эпилепсии гМ, а в совершенно иной – противоположной, тихой и малозаметной.

Встречается ли в действительности такое тихое, полное или частичное, отключение сознания? Несомненно. Таковым является состояние, именуемое ступорозным.

При каких обстоятельствах наступает ступор? При замедлении, вплоть до остановки, притока неконцептуальной информации.

Какая психика отказывается работать в такой ситуации? Требующая для своего функционирования более скоростного информационного потока, нуждающаяся в более быстрой флуктуации, в более интенсивном «пожирании» раздражителей.

Думаю, трёх вопросов и ответов на них достаточно, чтобы признать эпилепсию гФ (её следует назвать именно так) реально существующей, а заодно и окончательно узаконить эпилепсию гМ и её наименование.

Эпилепсия гФ необычна и непривычна. Но, что делать, такова психика.

Как и эпилепсия гМ, её противоположность, во-первых, спектрирована (однако, по всей видимости, её тяжёлые – с полной потерей сознания – формы более редки, чем классические эпилептические припадки) и, во-вторых, также может являться следствием процессов, протекающих в «химическом цехе».

Итак, у нас уже имеются две разновидности эпилепсии, которые «прописаны» на нижнем ярусе блока ориентации. Продолжим поиск, читатель?

Мы выполнили лишь половину поисковой работы. Блок ориентации имеет ещё одно измерение и два параметра. Я говорю о межмировом курсировании и его «конечных пунктах». Как вы помните, уважаемый читатель, на верхнем – интеллектуальном – ярусе психики на концах межмировой «трассы» находятся психики гЗ и гЭ. Логично было бы предположить и существование их низкоуровневых аналогов – эпилепсий. Посмотрим.

В поле нашего внимания попали две разновидности эпилепсии (гМ и гФ), одним из условий формирования которых является скорость информационного потока (другим условием служит специфическая психика человека). Эпилепсию гМ обусловливает (наряду со спецификой психики) быстрый поток информации, эпилепсию гФ – медленный.

Однако информационные потоки различаются и по другому признаку, не скоростному, а, так сказать, объёмному. Один поток может переносить, если брать крайности, колоссальный объём информации, другой – мизерный.

Рассмотрим сначала случай поступления в психику избыточной массы неконцептуальной информации.

Такая масса стучащейся в психику информации производит на неё мощное неконцептуальное давление, среда превращается в пресс, не оставляет психику в покое.

Здоровый человек может выдержать такую массированную атаку. А вот субъект, психика которого отгорожена от внешнего мира и не терпит его натиска, неминуемо вступит в конфликт со средой, стремящейся утопить его в массе поступающей информации.

К каким сторонам мы «прикрепим» такую среду и такую психику? Без всякого сомнения, к гиперэкстравертной и гиперзакрытой, соответственно.

Ясно, что в конфликте отгораживающейся от мира психики и давящей на психику среды последняя выйдет победителем.

И что же в результате? А в результате носитель не терпящей неконцептуального давления психики вынужден, спасаясь от расправы, расстаться, частично или полностью, со своим сознанием, и расстаться при этом в форме бурного аффективного припадка, иногда со смертельным исходом. Этим (бурным проявлением) эпилепсия гЗ, а мы «вычислили» именно её, походит на эпилепсию гМ.

Имеет ли место такая разновидность эпилепсии в действительности? Конечно, а не в самом крайнем проявлении – даже достаточно часто.

Если у вас, уважаемый читатель, нормальная психика и, следовательно, вы не имеете никакой склонности к эпилепсии гЗ, готов поспорить, что в своей жизни вы не раз делали шаг-другой в направлении аффективного припадка. Скажите, приходилось ли вам, испытав какое бы то ни было неконцептуальное давление (в виде нотаций, назойливости, ненужных напоминаний или чего-то подобного), хлопнуть дверью, наорать на персонифицированную среду, стукнуть кулаком по столу, разбить тарелку, чашку или чей-либо нос?.. Не надо отвечать.

Таким образом, у нас в активе уже три разновидности эпилепсии. Осталось вывести из тени последнюю «незнакомку». Почему последнюю? Считать так заставляет структура блока ориентации.

Сначала «спроектируем» эпилепсию гЭ (мы смело можем заранее дать ей название), а потом попытаемся отыскать её в жизни.

Носитель такой эпилепсии должен жаждать притока массы неконцептуальной информации, должен быть открытым миру, наслаждаться его фоновыми шумами, стремящимся как можно больше заполучить не требующей осмысления информации.

Среда же, напротив, должна не даваться ему, уходить от него, поставлять какой-то мизер информации, проявлять себя по минимуму.

Нетрудно понять, чем разрешится такое противоречие. Ступор парализует открытую миру психику. Она, полностью или частично, отключится, как и при эпилепсии гФ, тихо и незаметно.

Случается ли такое в жизни? Конечно. Если вы хотите поэкспериментировать, можете провести в абсолютном безделии (и желательно в более или менее статичном состоянии) неделю-другую в сурдокамере, в звуконепроницаемой пещере или, на худой конец, в каком-либо тёмном чулане с заткнутыми ушами.

На всякий случай повторю ещё раз, что все найденные нами эпилепсии спектрированы и все они развиваются на определённой химической основе.

Вы думаете, здесь я поставлю точку? Нет. Непроработанными ещё остались дислексии (и дисграфии, которые являются их графическим выражением).

Предварю эту часть главы небольшим замечанием.

Дислексии и дисграфии представляют собой психические аномалии. Только в таком качестве и ни в каком другом они должны рассматриваться и лечиться. Отождествлять их только лишь с дефектами речи или плохим почерком совершенно неправомерно. К сожалению, поверхностный взгляд на эти внутренние (в смысле: внутрипсихические) отклонения (а в тяжёлой форме – заболевания) является довольно распространённым. Речевые отклонения и специфическое письмо являют собой лишь форму, в которой реализуется внутрипсихическая недоброкачественность. Мы с вами, уважаемый читатель, чтобы выявить сущность дислексий и дисграфий, продолжим наш анализ взаимодействия психики и внешнего мира.

Речь является формой, в которой реализуется человеческое мышление. Следовательно, дислексии (дисграфии, поскольку ими опредмечиваются дислексии, я позволю себе упоминать только тогда, когда в этом возникнет необходимость), в отличие от эпилепсий, следует отнести к интеллектуальному слою (ярусу) психики.

Почему же тогда эпилепсии, дислексии и дисграфии я собрал в одной главе? По двум причинам.

Во-первых, дислексии обусловлены в принципе теми же отклонениями психики, что и эпилепсии. А поскольку эти отклонения определены, дислексиями, на мой взгляд, целесообразно заниматься, так сказать, рядом с эпилепсиями. Опираясь на уже выясненное, нам удастся понять дислексии и дисграфии легко и быстро.

Во-вторых, дислексии, как и эпилепсии, связаны с уже известной нам спецификой (для больного) информационных потоков.

От транспортировки информации, описывая дислексии, мы и оттолкнёмся.

Кстати, вы заметили, читатель, что слова «дислексия» и «дисграфия» я употребляю во множественном числе? Дислексий и дисграфий действительно несколько разновидностей, а точнее, как и разновидностей шизофрений и эпилепсий, четыре. Такое число обусловлено не любовью автора к цифре «4», а строением блока ориентации.

Применительно к эпилепсиям речь у нас шла о поступлении информации извне. Но это, как говорится, – одна сторона медали. Информация поступает как из внешней среды в психику, так и из психики в окружающую человека среду. Понятно, что речевая информация, а дислексии «паразитируют» именно на ней, транслируется не лесам, полям и рекам, а людям, обществу. А в обществе существует определённая норма передачи и приёма речевой (а за ней стоит мыслительная) информации. Дислексии мы будем искать и обязательно найдём там, где речевой поток достаточно существенно отличается от общественно-исторически сложившихся стандартов.

После такого вступления нам остаётся только, опираясь на уже сделанное при описании эпилепсий, вскрыть сущность четырёх дислексных разновидностей.

Первой рассмотренной нами разновидностью эпилепсии была эпилепсия гМ. Описывать дислексии мы будем в той же последовательности, что и эпилепсии.

В первом случае мы имеем человека, характеризующегося медленным перебором раздражителей. Из своего внутреннего мира он не может с общественно-необходимой скоростью «доставать», превращая их в слова, нужные для речевого общения элементы. А что же окружение? Оно требует принятого в обществе темпа речи. Как вы думаете, читатель, окружение будет приспосабливаться к «тормозному субъекту» или, напротив, «собственник» психики гМ пойдёт навстречу окружающим? Разумеется, приспосабливаться должен человек. Как? Очень просто.

В его речи приспособление и, одновременно, компенсация изъяна производства информации, будет выражаться во включении в речь сорных слов и выражений («это самое», «короче» и т.п.), в эканьи и, в пределе, – в остановке речи или даже в отказе от попыток её начать (это, конечно, крайний случай).

На письме компенсацией, понятно, тоже суррогатной, явится включение лишних (ненужных, нефункциональных) букв, их частей, слогов, знаков и, в пределе, – прекращение письма.

Как мы назовём такую разновидность дислексии и дисграфии? По всей видимости, исходя из специфики психики дислексика, гиперманиакальной.

В отличие от эпилепсии гМ, дислексия гМ является не взрывной, а ступорозной. Её предельной формой служит не припадок, а речевое оцепенение, мыслительный ступор.

Как видим, одна и та же аномалия психики (в данном случае, смещение в гиперманиакальном направлении) порождает совершенно различные по своей реализации, более того, противоположные формы эпилепсии и дислексии, соответственно, взрывную и ступорозную. В основе этого различия лежит направленность информационного потока, который может быть устремлён как из внешнего мира во внутренний (для эпилепсий), так и обратно (для дислексий). Забегая вперёд, скажу, что подмеченную здесь закономерность мы обнаружим и в реализации всех прочих разновидностей эпилепсии и дислексии.

Следующей мы рассмотрим дислексию, противоположную гиперманиакальной. Для её носителя характерно излишне быстрое производство и выбрасывание информации.

В своём приспособлении к воспринимающему окружению он второпях сжимает слова и их части, создавая так (точнее, у него так получается) некие словоподобные выжимки, «склеивает» слова и предложения, «расстреливает» слушателя малопонятными «словесными очередями» и, в пределе, извергает бессвязный (он-то его, по-видимому, понимает) стремительный речевой поток.

На письме субъект со скоропалительной речевой способностью пропускает буквы, слоги, слова, сокращает написание букв (особенно «и», «ш», «щ», «м», «ц»), не закончив одно предложение или слово, начинает другое и, в пределе, выдаёт совершенно нечитаемый текст.

Такую разновидность дислексии и дисграфии следует назвать гиперфлуктуирующей. В отличие от эпилепсии гФ, дислексия гФ является не ступорозной, а взрывной, заявляющей о себе своеобразным словесным (дисграфия – графическим) припадком.

Если носителя дислексии гМ, ибо ему присуща, так сказать, переизбыточная (в плане наполнения) речь, мы назовём «речевым сибаритом», то носителя дислексии гФ мы должны квалифицировать как своего рода «речевого аскета».

Третья разновидность дислексии обусловлена замкнутостью (вплоть до гиперзакрытости) психики. Носитель данной дислексии не в силах выдать информацию, по своему объёму удовлетворяющую общественную потребность. В чём реализуется его низкая информационная производительность?

В речи – в повторе фраз, слов, даже слогов (своеобразное заикание), в медленном течении словесного потока и периодическом умолкании и, в пределе, в речевом ступоре.

На письме низкопроизводительный субъект проявляет себя крупным и растянутым почерком, большими пробелами между словами и предложениями, неполным заполнением строки и, в пределе, смотрением в чистый лист бумаги.

Эту дислексию (и дисграфию) мы назовём гиперзакрытой (гЗ).

Дислексия гЗ несколько походит на дислексию гМ. Как и дислексия гМ, она имеет своим пределом речевое оцепенение, базирующееся на практически полном обезмысливании.

Что касается носителя дислексии гЗ, его, на мой взгляд, мы с полным правом можем назвать «речевым расточителем».

Четвёртая разновидность дислексии противоположна третьей и в своих проявлениях похожа на вторую (гФ). Её носитель, располагая ненормально большим объёмом информации, вынужден – в общественных интересах – сокращать её предложение. В чём это выражается?

В речи – в исключении «ненужных» слов, фраз и даже сюжетов, в игнорировании интервалов и ритмических пауз, в захлёбывании и, в пределе, в извержении практически лишённого артикуляции звукового массива.

На письме «обладатель» «высокопроизводительной информационной машины» сжимает буквы, выбрасывает «лишние» слова, предложения и сюжеты, уменьшает пробелы между словами, игнорируя поля, заполняет строку до края листа и, в пределе, выдаёт бесконечную череду прижатых один к другому тощих знаков.

Такой разновидностью является дислексия гЭ.

Носителей ранее описанных дислексий мы наделили соответствующими их речевым особенностям «бирками». Одного за другим мы их назвали «речевым сибаритом», «речевым аскетом» и «речевым расточителем». Осталось лишь дать образное наименование четвёртому участнику дислексического представления (под этим словом я подразумеваю не какое-то шоу, а краткую характеристику). Поскольку дислексия гЭ противоположна дислексии гЗ, искомая «бирка» тоже должна быть противоположностью «бирки» «расточителя». Я думаю, мы вполне удовлетворимся словосочетанием «речевой эконом».

Таким образом, мы окинули взглядом все четыре дислексии.

Ничто не мешает нам перевести их в графику. Но, не желая перегружать книгу рисунками, я уступаю эту работу вам, читатель. Скажу только, что нарисованное вами будет в основе своей подобием графической интерпретации системы шизофрений [рис. 7].

Да, обнаружив четвёрку дислексий (всё сказанное далее касается и эпилепсий), мы привели их в систему, в которой они составляют внутренне поляризованные и внутренне симметричные пары.

Нетрудно понять, что, как и ранее выявленные шизофрении, описанные дислексии являются базовыми. Это значит, что, накладываясь одна на другую, они образуют сборные формы. Сборных разновидностей, как и базовых, четыре, не больше и не меньше.

Это несомненно, с теоретической точки зрения. На это указывает и главный эксперт в области научных изысканий – практика. Все встречающиеся в жизни дислексические отклонения и аномалии укладываются в созданную нами систему.

На этой мажорной ноте мы завершим знакомство с блоком ориентации психики.

Да, только знакомство, поскольку при написании книги я использую лишь небольшую часть своих накоплений, а львиную долю, имея некоторые представления о состоянии, прежде всего, нравственном и интеллектуальном, так называемого научного сообщества, в качестве козырных карт держу про запас.

Мы переходим, тоже к скупому, рассмотрению следующего блока психики. Но только после того, как будут подведены итоги только что прочитанной вами главы.

Что же мы можем отметить?

1. Одно из фундаментальных свойств психики, выведенное ещё в первой главе, а я имею в виду её двойственность, мы наконец-то пустили в дело. Вычленив из психики «думающего животного» её самый нижний – чисто животный – ярус, где восприятие и реагирование происходят на абсолютно бездумной основе, мы окинули взглядом группу болезней (ими явились эпилепсии), которые только здесь и можно было обнаружить.

Наличие таких – совершенно не связанных с интеллектом – аномалий свидетельствует об исторически спектрированном наполнении психики, о присутствии в её составе самого древнего по своему происхождению, животного слоя.

Аномалии, подобные человеческим эпилепсиям, можно встретить и в животном мире. Однако «животные эпилепсии», как и прочие аномалии восприятия и реагирования в мире братьев наших меньших оперативно устраняются естественным отбором, разумеется, вместе с их носителями.

2. Оказалось, что эпилепсию может спровоцировать не только очередь или массив каких-либо «тупых» раздражителей, например, мелькание любого рода, но и раздражитель, требующий осмысления или чувственно-эстетического восприятия, к примеру, лекция или музыка.

Выходит, животная по своей сути аномалия связана с более высокими ярусами психики. Почему?

Потому что любая информация, в том числе и требующая интеллектуальной обработки, имеет определённые частотные и «объёмные» характеристики. Их отступление в ту или иную сторону от уровня, приемлемого для склонного к эпилепсии человека, способно сделать эпилептогенным даже самый высокоинтеллектуальный материал.

3. Зацепившись за эпилепсию, которую я поначалу назвал общеизвестной, и показав, что она в конечном счёте обусловлена пропускной способностью нервной системы индивида, мы, потянув за эту ниточку, выявили ещё три разновидности эпилепсии.

По крайней мере, две из рассмотренных нами четырёх разновидностей этой болезни необычны, поскольку своей кульминацией имеют не выразительный и, если можно так выразиться, не зрелищный припадок, а тихий и незаметный ступор.

Что делать, такова психика. Её структура и поляризация не только исключают существование «болезней-одиночек» (впрочем, как и любых иных одиночных психических состояний, разумеется, кроме центральных), но требуют обязательного наличия структурных противоположностей.

4. Наряду с эпилепсиями, которые возникают на почве усвоения человеком поступающей извне информации, мы рассмотрели и в известном смысле противоположные (по направлению движения информации) им болезни – дислексии (и дисграфии).

Все рассмотренные в данной главе болезни психики были систематизированы.

Базовых дислексий (и дисграфий), как и эпилепсий, оказалось, что обусловлено двухпараметральной структурой блока ориентации психики, четыре.

Ещё четыре, как я их назвал, сборных заболевания имеют место при накладке одной базовой разновидности на другую, не противоположную, а, если можно так сказать, смежную. Формирование сборных болезней характерно как для эпилепсии, так и для дислексии (и дисграфии).

Лучшее представление о системах эпилепсий, как и дислексий (и дисграфий), даёт их графическая интерпретация. Если вы, уважаемый читатель, ещё не перевели сказанное в настоящей главе в графику, настоятельно советую это сделать. За образец вы можете взять рис. 7 из восьмой главы.

Эпилепсии и дислексии (и дисграфии) являются самостоятельными и независимыми друг от друга заболеваниями. Поэтому в принципе ничто не препятствует встрече в психике какого-либо человека той или иной разновидности эпилепсии с той или иной разновидностью дислексии (и дисграфии).

5. Своим анализом дислексий и дисграфий мы показали, что они являются серьёзными болезнями психики, но никак не изъянами, обусловленными повреждениями органов речи и письма.

Искажённая речь и «безобразное» письмо представляют собой лишь форму, в которой реализуются глубинные, психические аномалии.

Об этом не стоило бы и говорить, если бы в медицинской практике дислексии и дисграфии связывались не только и не столько с лежащими на поверхности недостатками речи и небрежностью письма, сколько с ускоренным или замедленным прохождением сигнала.

6. Чтобы лучше понять то или иное психическое явление, практически всегда целесообразно сосредоточиться на его крайних, болезненных проявлениях. Именно так мы и поступили в настоящей главе.

Как было замечено, все рассмотренные нами психические аномалии спектрированы и поэтому проявляются в той или иной, более или менее серьёзной форме.

Но поскольку все аномалии, образно говоря, вырастают из нормы, в среде психически здоровых людей относительно слабое подобие аномалий обязательно имеет место, разумеется, в приемлемом для нормального функционирования психики объёме.

Все находящиеся в пределах нормы отклонения спектрированы и усиливаются от центра (узкой нормы) к границам, отделяющим норму от болезни.

Так что, не рассматривая норму, заявку на её рассмотрение мы определённо сделали.

НА СЛЕДУЮЩУЮ СТРАНИЦУ