Глава XIV. САМОТЕРМИДОР

Революция – это борьба, и выйти в ней победителями революционеры могут лишь в том случае, если им удастся взять рубежи, освоение которых лежит в будущем, и, может быть, весьма отдалённом. Таков закон революции. Мы назвали его законом забегания. Тенью забежавшей революции является неотвратимо следующая за ней реакция, которая, как правило, не возвращает систему в прежнее, предреволюционное состояние.

Циклов, каждый из которых состоит из революционного забегания и контрреволюционной реакции, может быть несколько. В революционные эпохи общественная система устремляется вперёд, прогрессирует посредством таких циклических подвижек.

Забеганию революции и послереволюционной реакции была посвящена одиннадцатая глава. Сжатое описание алгоритма революционных подвижек я перенёс оттуда в эту главу в знак того, что разговор, который мы продолжаем, разговор о совершенно особенных подвижках на российской советской почве, в составе российской (частичной) коммунистической революции, не висит в воздухе, а опирается на историческую закономерность. И, конечно, для того, чтобы напомнить вам, уважаемый читатель, уже пройденное.

Чем конкретно нам предстоит заниматься в настоящей главе?

История распорядилась так, что на оставшееся у нас за спиной время течения российской коммунистической революции пришлось два цикла забегания и реакции. Что касается второго, получившего полное, буржуазное завершение буквально на наших глазах, рассмотрение его реакционной составляющей (забеговой составляющей была посвящена предыдущая глава) я не планирую довести до конца. Предметом нашего внимания в этой главе будет только начальная, организованная революционерами стадия послезабеговой реакции.

Именно эта организация революционной властью, как я выразился, послезабеговой реакции явилась особенностью российских подвижек.

Вам режет слух сочетание слов «революционеры» и «реакция»? Что ж, поскольку в Советской России реакция была делом рук революционеров, её, если вам не нравится «нереволюционное» слово, вы можете называть революционным откатом. Я готов пойти вам навстречу. А себе позволю употреблять и «нереволюционный» термин.

Естественно, реакция, осуществляемая революционерами (реакция сверху), является безболезненной, органичной, не пожирающей революцию. Оба отката в России имели своей целью – после забегания – установление не дореволюционного порядка, а социалистической нормы. Таким образом, есть реакция и реакция, есть контрреволюционный термидор и организуемый революционерами откат.

С первым циклом мы уже знакомы. Его составляют наложившаяся на малую (первоначальную) гражданскую войну красногвардейская атака на капитал (своего рода военный коммунизм) и первоначальный нэп. Красногвардейская атака явилась забеганием революции, первоначальный нэп – не сумевшим развернуться из-за краткости мирной передышки откатом (реакцией сверху).

Рассмотрение второго цикла, начатое в предыдущей главе, ждёт своего продолжения.

Военно-коммунистическое забегание должна была оттенить реакция. Какая? Реакция свергнутых революцией классов или революционный откат? Вы знаете, читатель, что реализован был второй – откатный – вариант, реализован посредством перехода к новой экономической политике. Посмотрим, как это было.

Военный коммунизм явился вынужденной мерой. Его введения потребовала гражданская война, представлявшая собой по сути дела продолжение борьбы за власть между стремившимся к реставрации прежних порядков старым и отстаивающим свои первые реальные (как и лежащие в будущем) завоевания новым.

Россия того времени – крестьянская страна, и понятно, что основные тяготы войны нёс на своих плечах крестьянин, нёс постольку, поскольку, несмотря на удушающую его продразвёрстку, был обязан революции. Его борьба на стороне красных была платой за данную ему революцией землю. Крестьянин, как оставшийся в деревне, так и переодетый в красноармейскую шинель, понимал, что с военным поражением революции он лишится своего главного приобретения – земли. Крестьянин готов был потерпеть некоторое время.

«Некоторое время» – понятие растяжимое и неопределённое. Заранее нельзя было сказать, когда терпению крестьянина придёт конец. Этот вопрос могла прояснить только действительность. И она прояснила.

В начале 1920 года усталость крестьянина от военных невзгод, реквизиций, всякого рода запретов и ограничений, военного коммунизма вообще, усталость от затянувшегося ожидания лучшей жизни становится достаточно очевидным фактом. Недовольство «такой жизнью» идёт по нарастающей. Аналогичные настроения обволакивают и пролетарскую массу.

К этому времени и военный коммунизм, если на него посмотреть с чисто хозяйственной точки зрения, начинает выдыхаться. Выдыхаться, как революционный пыл попутчиков революции.

Ситуация требует перемен.

Раньше других необходимость изменения курса осознал имевший более плотный, чем другие советские руководители, контакт с массами Троцкий. Зиму 1919–20 гг. он провёл на Урале. Уральские наблюдения, по всей видимости, явились тем толчком, который побудил его выступить по сути дела с нэповскими предложениями.

Троцкий писал: «С Урала я привёз значительный запас хозяйственных наблюдений, которые резюмировались одним большим выводом: надо отказаться от военного коммунизма. Мне стало по практической работе совершенно ясно, что методы военного коммунизма, навязывавшиеся нам всей обстановкой гражданской войны, исчерпали себя, и что для подъёма хозяйства необходимо во что бы то ни стало ввести элемент личной заинтересованности, т.е. восстановить в той или другой степени внутренний рынок. Я предоставил центральному комитету проект замены продовольственной развёрстки хлебным налогом и введения товарообмена» [Л. Троцкий. Моя жизнь. Т. 2. М., 1990, стр. 198.].

Центральный Комитет РКП(б) отверг тогда предложения Троцкого. Надо полагать, военно-коммунистические иллюзии оказались сильнее требований жизни. Троцкому удалось собрать всего четыре голоса против одиннадцати. По словам того же Троцкого и «Ленин был в то время против отмены продовольственной развёрстки, и притом непримиримо» [Л. Троцкий. Моя жизнь. Т. 2. М., 1990, стр. 168.]. Позже, в 1921 году, уже после введения нэпа, Ленин, и ему не оставалось ничего другого, не раз квалифицировал отстаивание методов военного коммунизма как грубую ошибку.

Вернёмся в 1920 год. Гражданская война затухала. Левые, о чём я говорил в предыдущей главе, наперекор логике «углубляли» военный коммунизм. Иллюзии по поводу перерастания военного коммунизма в подлинный преграждали путь мысли. Партия отрывалась от земной тверди.

Тем временем внизу усталость и недовольство всё более настоятельно требовали выхода. Начались открытые выступления, прежде всего, крестьянские. Их апогей пришёлся на начало 1921 года. Крестьянские восстания и угрожающие настроения в армии в городах «подкрепляли» стачки и так называемые волынки.

Гром грянул 1 марта – кронштадтские моряки, из состава которых гражданская война выбрала наиболее самоотверженных и преданных революции, подняли мятеж. В сложившейся в стране обстановке это, казалось бы, локальное выступление грозило поражением революции.

Троцкий вспоминал (1937 г.): «…За восстание сейчас же ухватились все реакционные элементы, как в России, так и за границей. Белая эмиграция требовала посылки помощи восставшим. Победа восстания ничего не могла бы принести, кроме победы контрреволюции, совершенно независимо от того, какие идеи были в головах у матросов. Но и сами эти идеи были глубоко реакционными…» [Л. Троцкий. Ответы на вопросы Венделина Томаса. – «Бюллетень оппозиции», № 56–57, стр. 13–14.]

Наверное, эти дни были самыми трудными. Существование Советской России ещё никогда, начиная с октября 1917 года, не висело на столь тонком волоске. Термидор стоял рядом, как в переносном, так и в прямом смысле. По-видимому, тогда, в «кронштадтские дни» Ленин на крайний случай дал указание Молотову готовить партию к работе в условиях подполья [См.: В. Никонов. Мой дед был последним ленинцем. – «24 часа», 6 апреля 2000 г., стр. 4.].

Крайнего случая удалось избежать. Кронштадтский мятеж был подавлен. Крепость штурмовали делегаты открывшегося 8 марта X съезда РКП(б). Но съезд не только и не столько по этой причине вошёл в историю. На нём был провозглашён переход от военного коммунизма к новой экономической политике.

Второй раз, посредством реакции сверху, страна выходила на социалистическую норму. Нэп 1921 года, в отличие от его прообраза трёхлетней давности, удалось развернуть на практике. Теперь, когда угроза контрреволюции была полностью отведена (на самом деле термидор был лишь отсрочен), можно было с оптимизмом смотреть в будущее. И работать. Главной задачей теперь было нахождение экономически и политически выдержанной пропорции между капитализмом и коммунизмом.

Положительные результаты нэпа не заставили себя ждать. Буквально сразу же после его введения крестьянские выступления пошли на убыль и вскоре от них практически не осталось и следа. Замена продразвёрстки продналогом заставила крестьянина спрятать винтовку (о ней он вспомнит в годы сталинской коллективизации) и взяться за плуг. Весна торопила сеятеля. Весна содействовала нэпу.

Нэповскими мерами, поначалу достаточно ограниченными, постепенно охватывались и города. Возрождался отечественный частник, открывались двери для концессий, восстанавливалась основанная на денежном обращении и товарообмене смычка с деревней. И главное, жизнь становилась более обеспеченной. Спокойствие возвращалось в рабочую среду.

Новая экономическая политика, как и попытка 1918 года, не могла не вызвать, мягко говоря, недоумения у рядовых, прошедших школу революции и гражданской войны, партийцев. Видя в нэпе не социализм, а отступление от революции, т.е. не содержание, а внешние формы, многие из них ещё долго в душе противились ленинскому увещеванию «учиться торговать».

Нэп действительно был отступлением, но отступлением, не подрывающим революцию, а утверждающим её. Он был отступлением закономерным и обязательным, отступлением не ради отступления, а компенсацией забегания.

Нэп представлял собой не позорное для революционеров бегство от революции, а сознательно совершённое, хотя и с опозданием и вынужденное обстановкой, действие.

Позором было бы в мирное время оставаться на военно-коммунистических позициях, бездействовать и… оказаться в жерновах буржуазного термидора.

Такое могло случиться. Но не случилось. А победителей, даже отягощённых иллюзиями и медлительных, как известно, не судят.

Живущие революционными боями партийцы в осуществлённом в 1921 году крутом повороте видели не только отступничество от революции, не только что-то противоестественное, но и нечто новое, доселе неизвестное. Гражданская война стёрла в памяти так и не развернувшийся (и, видимо, тогда не понятый ими и не принятый) первоначальный нэп.

Да он так и не мог называться. Предлагаемые Лениным весной 1918 года меры шли под шапкой «очередных задач Советской власти». А людям зачастую свойственно за названиями предметов и явлений не видеть их сущности.

Другое дело, партийные и советские работники того или иного уровня (правда, далеко не все), которые, не страдая «революционной забывчивостью» и обладая зоркостью, позволяющей проникать в суть явления, видели в нэпе не экстравагантную новинку оппортунистического толка, а продолжение экономического курса, основы которого были заложены в 1918 году. Дадим им слово.

Чичерин (1921 г.): «… основы нашей нынешней экономической политики были заложены с первого года нашего существования. Теперь мы вновь к ним возвращаемся, если можно так сказать, к “печке”, поскольку мы всегда отдавали предпочтение этому принципу экономических отношений» [Г.В. Чичерин. Интервью английскому корреспонденту Рэнсому. – Статьи и речи по вопросам международной политики. М., 1961, стр. 188.].

Троцкий (1922 г.): «… Советское правительство вступило на тот хозяйственный путь, каким оно пошло бы, несомненно, в 1918–1919 гг., если бы неотразимые потребности гражданской войны не вынудили его экспроприировать буржуазию, одним ударом разрушить её хозяйственный аппарат и заменить его на скорую руку военно-коммунистическим аппаратом» [Л. Троцкий. Хозяйственное состояние Советской России с точки зрения социалистической революции. Соч., т. XII, стр. 351.].

Рютин (1924 г.): «Для нас новая экономическая политика – продолжение нашей политики 1917 г., а военный коммунизм, в основном оправдавший себя своими победами, – необходимая стратегия в обострённой гражданской войне…» [М.Н. Рютин. Сменовеховцы и пролетарская революция. – На колени не встану. М., 1992, стр. 93.]

Бухарин (1928 г.): «В России мы начали не с “военного коммунизма”, а с так называемого нэпа. Затем подоспела интервенция, колоссальное обострение классовой борьбы, принявшей форму гражданской войны, – возник “военный коммунизм”. А дальше последовал возврат к нэпу» [ Н.И. Бухарин. Программный вопрос на VI конгрессе Коммунистического Интернационала. – Проблемы теории и практика социализма. М., 1989, стр. 214. Обратите внимание, читатель, что названное мною первоначальным нэпом, Бухарин называет просто нэпом.].

Когда я обращаюсь к этим документам, всегда задаюсь вопросом: знают или не хотят знать о высказанной в них точке зрения наши игнорирующие первоначальный нэп «мудрецы», как доперестроечные, так и более свежие?

Нэповское отступление 1921 года я называл реакцией сверху, безболезненной, органичной, не пожирающей революцию реакцией, революционным откатом (впрочем, все эти наименования подходят и для первоначального нэпа). Интересно, можно ли введение новой экономической политики назвать ещё как-то? Применимо ли к её введению слово «термидор»?

Дойчер, биограф Троцкого, заметил, «что, когда в 1921 году меньшевики характеризовали нэп как “советский термидор”, ни Ленин, ни Троцкий не протестовали. Напротив, они поздравляли себя по поводу того, что мирно выполнили нечто подобное термидору, не подорвав свою партию и не утратив власти» [И. Дойчер. Троцкий в изгнании. М., 1991, стр. 362–363.].

Ленин в мае 1921 г. прямо сказал французскому социалисту Садулю: «Рабочие-якобинцы более проницательны, более тверды, чем буржуазные якобинцы, и имели мужество и мудрость сами себя термидоризовать» [См.: Не знающий равных среди борцов. – «Иностранная литература», 1966, № 4, стр. 236.].

Ленин, конечно, лукавил по поводу проницательности «мудрых» российских рабочих, для характеристики которых, желая подчеркнуть их революционность, использовал известное левому французу «радикальное» слово. Идею введения нэпа надо всецело отнести на счёт вождей партии, прежде всего, Ленина и Троцкого. Российские «рабочие-якобинцы» к введению нэпа совершенно не были причастны. Но это я замечаю между прочим. О месте пролетариата в коммунистической революции, о его, так сказать, формальной революционности, о присущей ему роли попутчика речь пойдёт в следующей главе.

В этой главе в ленинском высказывании нам интересно другое слово, слово, указывающее на социальную сущность поворота к нэпу.

Да, поворот к нэпу есть самотермидор, есть реакция на забегание, совершённая своими, если можно так сказать, революционными, коммунистическими руками.

Называя главу о введении нэпа, я опирался на его (введение нэпа) ленинское понимание и определение. На мой взгляд, двухосновное слово «самотермидор» является наиболее выразительным из всех имеющихся вариантов, разумеется, выразительным не в плане его фонетики, а в плане характеристики обозначаемого этим словом поворота (не переворота!).

Теперь, разобравшись с социально-исторической сущностью нэпа, мы можем окинуть взглядом последние три, посвящённые российской революции, главы (включая настоящую) и обобщить их наработки.

Впервые мы подведём итоги сразу трёх глав.

1. Российская (частичная) коммунистическая революция пока знает два цикла, каждый из которых состоит из забегания и отката.

Оба цикла во многих своих главных моментах однотипны.

Забегание 1917–1918 гг. наложилось на малую (первоначальную) гражданскую войну, забегание 1918–1921 гг. – на большую.

Тенью забегания первого цикла послужил переход к первоначальному нэпу (не имевшему возможности развернуться ввиду краткости мирной передышки), тенью забегания второго – переход к собственно к нэпу.

Оба отката явились делом рук революционеров. Для названия такой реакции сверху, по моему мнению, наиболее подходит слово «самотермидор».

Оба самотермидорианских поворота объективно имели своей целью выход на норму социалистической экономики.

2. В то же время циклы российской революции достаточно существенно отличаются один от другого. Их отличают прежде всего самотермидорианские спуски.

Если необходимость самотермидора 1918 года диктовалась потребностями практики, логикой истории и революции, то в 1921 году к самотермидору советских руководителей подтолкнула угроза реставрации повергнутого революцией режима.

Побудительным мотивом первого самотермидора явился наступивший весной 1918 года мир, второго – грохот кронштадтской канонады.

3. Законы истории неумолимы. Клио принимает только полновесную монету.

Октябрьская революция явилась, во-первых, революцией, вспыхнувшей на социально-экономической почве, лишь в минимальной степени готовой для начала коммунистического переустройства мира, во-вторых, революцией, победившей благодаря весу попутчиков и, в-третьих, радикальнейшей революцией.

Эта триада взаимосвязанных обстоятельств обусловливает рано или поздно приход буржуазного термидора.

Сейчас такой термидор стал фактом.

Самотермидор, не являясь полновесной монетой, мог быть только отсрочкой, не побоюсь этого слова, полноценного термидора.

НА СЛЕДУЮЩУЮ СТРАНИЦУ